Лучше бы ударила.
Эти два года я как будто изо всех сил бежал вперед, держал Юльку за руку и пытался увести нас от погони, а теперь остановился и увидел, что все это время просто перебирал ногами дурацкое игровое колесо, а в руке у меня не ладонь любимой женщины, а пыль несуществующих воспоминаний. И не осталось совсем ничего, не за что ухватиться, не ради кого и дальше рвать жопу.
— Я допоздна буду на работе, — бросаю уже в прихожей. Плевать, услышала или нет. Какая разница, если меня здесь все равно никто не ждет. Ради меня никто не молится на стрелки и циферблат часов, каждую минуту нервно проверяя телефон.
Кажется, Юлька что-то говорит в ответ, но сейчас мне все равно.
Я окаменел. Умер внутри. Теперь бы не сгнить, а остальное — херня.
Сегодня воскресенье и в ресторане полно народа. В такие дни меня всегда ждут с распростертыми объятиями, потому что всегда есть косяки, которые требуют первостепенного внимания. Иначе не бывает, если работаешь с людьми, часть из которых — чокнутые иностранцы, помешанные на каком-то супер-сервисе, выкормленные на иллюзии, что за их деньги им должны на прощанье вылизать задницу и сбрызнуть ее смягчающим лосьоном. Обычно я спокоен и вежлив, потому что должен быть примером для своего персонала. Но сегодня как-то особенно тяжело, и я чуть не срываюсь на толстяка, который уверяет, что ему подали стейк не той прожарки, а у него слабый желудок. Зову официантку — она новенькая, но бойкая и быстро рассказывает, как все было. Я извиняюсь, обещаю «провести работу с персоналом» и в качестве извинений предлагаю десерт за счет заведения. Это всегда работает: люди любят думать, что наорали себе на халяву, а мне… Проще просто заткнуть этого засранца, чем пугать посетителей истерикой.
— Меня уволят? — спрашивает девушка, когда мы уходим из зала.
— Нет. Подожди, пока уйдет — и возвращайся к работе.
Уже хочу спрятаться в своей коморке, но она успевает притронуться к рукаву моего пиджака, и я непроизвольно оглядываюсь. У нее зеленые глаза, веснушки и светлые волосы. Длиннее, чем у Жени, и цвет совсем не такой. Да и моложе лет на пять. Но все же какая-то тревога во взгляде кажется смутно знакомой.
— У вас все хорошо, Игорь Александрович? — Такие нотки в голосе нельзя подделать, но это нонсенс: с чего бы простой официантке переживать, не мучит ли ее начальника душевная боль?
— Я так плохо выгляжу? — Попытка беззаботно улыбнуться с треском провалена. Второй раз даже не пытаюсь.
— Просто ваша рука…
Опускаю взгляд на ладонь: откуда там кровь? Под нами уже образовалась маленькая масляная лужица.
— Давайте я перевяжу, — предлагает девушка.
На бейдже ее форменной рубашки написано — «Юлия».
— Вы работаете в ресторане ради денег, а по призванию медсестра, Юлия?
— Зачем язвите? Я могу помочь. Или вы из тех мужчин, которые относятся к молоденьким девушкам свысока и расценивают лишь чуть дороже резиновых кукол?
Я закрываю рот, прекрасно зная, что, если продолжим в том же духе, наш официально-деловой разговор превратиться в грубую перепалку. Разрешаю увести себя в кабинет и даже снять пиджак. Девушка определенно хороша в этом: не путается в аптечке, берет только то, что нужно, и когда заканчивает, бинтует руку как настоящая профессионалка.
— Мама всю жизнь проработала медсестрой, — говорит Юлия, напарываясь на мой вопросительный взгляд. — Учила меня оказывать первую помощь. Говорила, что когда-нибудь мне это пригодится.
— Пригодилось? — Движимый каким-то инстинктом подаюсь вперед, втягиваю аромат ее парфюма. Никакой медовой горчинки, только ненавязчивый запах свежести, скорее всего — кондиционер для белья. Хотя, официанткам же запрещено пользоваться духами.
Я трясу головой, сбрасывая наваждение, пока девчонка смотрит на меня ясным зеленым взглядом. Она лет на пятнадцать младше меня. Для нее я уже старый маразматик.
— Пригодилось, — с загадочной улыбкой отвечает Юлия.
И уходит, больше ничего не сказав.
Еще несколько часов я сражаюсь с желанием позвонить Жене. Знаю, что предложу ей встретиться, и что за этим предложением будет не платоническая потребность побыть в компании родственной души. Но в конце концов набираю ее номер. Она не отвечает. И через час тоже, хоть уже восемь — и вряд ли даже такой трудоголик, как она, торчит в это время на работе. Наверное, хотя бы у одного из нас хватает благоразумия молчать и не позволить случиться херне, которая усложнит наши жизни.
Ресторан закрывается в одиннадцать, но я собираюсь только за полночь. На улице проливной дождь, и под козырьком стоит одинокая женская фигура. Мы оба без зонтов, но я хотя бы на машине. Присматриваюсь. Так и есть, это моя медсестра.