Зюгельгюнтер генерал-палач СС, глядя, как окантовали мальчишку-пионера, удовлетворенно по-немецки, и даже причмокивая толстыми губами, в которых словно в мусорнице застряла турецкая сигара, произнес:
— Теперь ты наш дружок. Я бы с тобой прямо сейчас занялся, но уже давно ел. Ты тут постой подумай, а я, выпив вина, приду к тебе.
Взгляд генерала-палача стал маслянистым, видимо он навел справки и знал что Олег хорошо понимает немецкий. — Здорово тебе тут будет наслаждаться.
Размахнувшись, он ударил мальчишку-пионера в лицо. Олег Ломоносов отшатнулся, смягчив удар, но очень острые гвозди вонзились в лопатки. Кроме того, их видимо смазали кислотой так от жгучих прикосновений кожа начала гудеть и чесаться. Мальчишка-пионер не издал и звука, хотя одно острие очень больно царапнуло по свежему рассечению от колючей проволоки.
Зюгельгюнтеру не понравилась подобная стойкость, на детском лице пионера ни один мускул не вздрогнул и Олег не отводил голубые глаза — смотрел прямо. Эсесовец уже на ломаном русском языке добавил:
— Ну, хорошо когда я приду, посмотрим, как ты щипаный орленок запоешь.
Следователь-генерал в сопровождении охраны покинул подвал. Артем остался один в полной тьме. Было холодно и сыро, кожа покрылась пупырышками. На Кипре май жаркий, что Крымское лето, а тут такое ощущение, будто нарочно подключили холодильник.
Или удачно и специально подобрали помещение, таким образом, что конденсируясь потоки охлаждают данный подвал.
Олег, без особого успеха попробовал повернуться и его снова словно ужалили ядовитые змейки в бок. Кислота, кусала покруче любой самой жгучей крапивы, заставляя загорелую и упругую кожу покрывать волдырями. Похоже, этот ящик делали специально для пленных мальчишек, определенной конституции, так как гвозди были удивительно точно подогнаны. И не шевельнуться.
Олег Ломоносов чтобы отвлечься от боли стоял и прислушивался:
За соседней стеной был, похоже, такой же пыточный ящик. Вернее два! Так и истязуемых мальчишек было двое. Они тихо постанывали, и бредили, судя по всему, они здесь были давно, и пытка окончательно сломила пацанов.
— Все скажу! — Бормотал на русском с легким украинским акцентом один из них. Другой сквозь всхлипывания и стоны, слезно просил: отпустите меня к маме. Я больше не буду!
Это была детская тюрьма, точнее отведенный под сопляков её сектор — пока не слишком переполненная, так основная волна чисток уже прошла, а новая только была в проекте. Тем более, что пойманных и провинившихся либо отправляют снова вкалывать к концлагерь или просто сжигают в печи крематория. Да и вообще бесноватый фюрер сказал, что сын за отца тоже отвечает, и поэтому детей арестовывают почти также часто как взрослых. Хотя тут уже развилка, но если уж попался, садисты скидок на возраст не делают. Скорее наоборот становятся еще более изощренными и жестокими.
Олег Ломоносов уверенно крикнул:
— Держитесь! Я постараюсь освободить вас!
Мальчики, похоже, настолько одурели, что никак не среагировали на выкрик. Олег почувствовал сильную усталость, вот уже целые вторые сутки он на ногах, вкалывал без перерыва с кувалдой и пробежал больше трехсот пятидесяти километров босыми детскими ногами по камням, шишкам, веткам. Проявил героизм, а теперь ему хочется вытянуться и поспать. Ощутить теплую постель, отвыкший от холода организм болезненно ощущает прохладу. Но ведь сейчас май, а какого узникам зимой и не в таком теплом климате как на Кипре. Тоже, наверное, так стоят голые. Вообще странно, что такие же как и все люди, наверное, хоть и нацисты, но верующие в дело Господа Бога и Христа стали столь злыми и жестокими по отношению к своим братьям по крови — людям. Разве тот же генерал-следователь не догадывается, что на самом деле мальчики не враги нации хотя бы в силу своего возраста. И что их было бы лучше простить и отпустить.
Чуткое ухо Олега Ломоносова вычислило, что им лет по двенадцать-тринадцать еще даже голос не стал ломаться. Ну, хоть бы какое-нибудь чувство сострадания пробудилось. Мальчишки тихо плачут и стонут, громко вопить у них нет сил. Долго ли они смогут выдержать чисто физически. Вот его напарница Августина верующая, но как она объясняет страдания божьих детей. Этот вечный вопрос, что задавали священникам во все времена: