Я хочу помочь. Даже если сейчас и в состоянии помочь только себе.
Положив ладони на грязный пол, я медленно опускаю колени, чтобы встать на четвереньки. Я могу это сделать. Последний вдох, и выпрямившись, готовлюсь отползти в безопасное место. Сквозь дым невозможно разглядеть выход. Делаю первый шаг — и вижу два забрызганных кровью копыта, которые останавливаются прямо передо мной. Кричу — и просыпаюсь, когда мой крик замирает. И так каждое утро происходит со мной и со всеми, с тех пор, как начались ночные кошмары.
Схватив свой мобильный телефон с зарядного устройства, я задерживаю дыхание и смотрю на дату: «апрель 20».
Выдыхаю и бросаю его обратно на тумбочку. Раньше я чувствовала такое облегчение, просыпаясь от кошмара. Тогда у меня все еще была надежда, что какой-нибудь ученый где-нибудь разберется с этим. Но все на планете уже почти год видят сны о четырех всадниках апокалипсиса, наступающего 23 апреля, и у нас до сих пор нет ответов.
Уже через несколько месяцев большинство ведущих мировых исследователей либо смирились с поражением, либо умерли от сердечных приступов, либо сошли с ума от стресса в попытке разобраться с этим. С каждым днем новости становились все хуже, уровень преступности стремительно рос, и в конце концов дикторы просто перестали вести репортажи. Не имея ни ответов, ни надежды, ни, черт возьми, даже фальшивых новостей, чтобы успокоить нас, большинство людей просто смирилось с тем, что 23 апреля наступит конец света. В их числе и я.
Я все еще чувствую облегчение, когда просыпаюсь от кошмара, но теперь, это только потому, что не могу дождаться, когда все закончится. Еще три дня. Я должна заниматься этим дерьмом еще только три дня. Стаскиваю себя с кровати и стону, глядя на свое отражение в зеркале ванной. Растрепанные черные волосы до подбородка обрамляют мое бледное лицо, точно так же, как вчерашняя размазанная подводка очерчивает мои запавшие голубые глаза.
Что творится с моими волосами, черт возьми? Мой взгляд скользит по грязной столешнице в поисках щетки и останавливается на длинной черной косе, все еще перевязанной резинкой, лежащей в куче, рядом с пустой бутылкой кодеинового сиропа от кашля.
Вот так, Рейн (rain — дождь). Лови кайф, срезай все волосы. Действительно оригинально.
Я пытаюсь вспомнить, что произошло прошлой ночью, но нет даже размытого пятна. Все просто исчезло, как волосы, которые я подбираю и бросаю в переполненный мусорный бак по пути в душ. Нам посоветовали использовать ванны для хранения воды на случай, если снабжение нашего города будет прервано, но, как я понимаю, если мы все равно умрем, почему бы сначала не насладиться горячим душем? А под «насладиться» я подразумеваю — плакать под струей, пока вода не остынет. Вытираю полотенцем свою новую уродливую стрижку, надеваю майку, клетчатые фланелевые пижамные штаны и сую ноги в старые ковбойские сапоги. Когда я раньше выходила из дома, мне всегда хотелось выглядеть хорошо — бронзатор, пляжные волны, декольте, обрезанные джинсы — все те штучки, которые привлекают внимание. В плохом смысле. А сейчас такой внешний вид побудит ограбить тебя или изнасиловать. По крайней мере, здесь. Теперь я старюсь выглядеть бездомной.
Как бы сильно мне ни хотелось провести следующие три дня в постели с головой под одеялом, я ужасно голодна, а все, что у нас есть — это сушеная лапша для спагетти, банка лимской фасоли и бутылка просроченного сиропа для блинов. Наши запасы были на исходе с тех пор, как банды захватили соседние продуктовые магазины. Они позволят вам сделать покупки, но вы должны будете согласиться платить им в их в валюте, а когда вы девятнадцатилетняя девушка, это…
Скажем так, я еще не настолько отчаялась.
К счастью, «Бургер Пэлас» все еще работает. И они берут наличные. Я просто должна войти и выйти, не привлекая к себе слишком много внимания.
Я поднимаю с пола толстовку «Двадцать один пилот» и борюсь с желанием зарыться носом в мягкий хлопок, как раньше. Знаю, что запах Картера давно исчез, как и он сам — и слава богу за это. Последнее, что мне нужно, это еще одно напоминание о том, что мой тупой бойфренд предпочел провести свои последние несколько недель на земле — в Теннесси со своей семьей, а не здесь — со мной.
Козел.
Я натягиваю толстовку через голову, завершая свой ужасный образ, топаю вниз по лестнице. В гостиной почти та же картина, что и каждое утро. Мой отец лежит в отключке, в своем кресле-реклайнере лицом к входной двери с зажатой в локте бутылкой виски и дробовиком на коленях. Я бы, наверное, сжалилась над ним, если бы он не всегда был горьким пьяницей. А он был.