Эта часть дороги — не что иное, как старые фермерские дома, такие же, как и у нее, с несколькими неухоженными полями и кучей дерьмовых деревьев между ними. Никто ничего не выращивает. На их земле даже лошадей нет. Только груды автохлама и несколько ржавых гаражей.
— Может быть, минут пятнадцать-двадцать? Он находится на другой стороне этого холма, за ледовым катком.
Я усмехаюсь и качаю головой.
— Что?
— Ты просто звучишь так по-местному.
Рейн усмехается:
— Если ты думаешь, что я говорю по-деревенски, то ты не слышал…
— Нет, это не акцент, — прервал я, — просто здесь на юге все говорят тебе расстояние в минутах, а не в милях, и используют ориентиры вместо названий улиц.
— Ой, — рот Рейн раскрылся в удивлении, — и правда.
Я улыбаюсь, хотя моя огнестрельная рана начинает вопить от толкания байка вверх по этому бесконечному холму.
Она наклоняет голову набок, наблюдая за мной.
— Ты сказал: «Здесь на юге». Где ты был до того, как вернулся? На севере?
— Можно и так сказать, — я ухмыляюсь, бросая в ее сторону мимолетный взгляд, прежде чем снова уставиться на замусоренное асфальтовое покрытие, — какое-то время жил в Южной Каролине, а до этого в Риме.
— О, кажется, я была в Роме7. Это ведь недалеко от Алабамы, верно?
— Не в Роме, в Джорджии. В Риме, в Италии, — фыркнул я.
— Да ладно!
Рейн протягивает руку и хлопает меня по плечу, едва не задев пулевое ранение. Я вздрагиваю и делаю глубокий вдох, но она даже не замечает этого.
— О боже, Уэс, это просто потрясающе! А что ты делал в Италии?
— Был грандиозным европейским куском мусора по большей части.
Рейн наклоняется вперед, проглатывая мои слова одно за другим, как зернышки попкорна. Так что просто продолжаю фонтанировать.
— После того как уехал из Франклин-Спрингс, я нигде не задерживался дольше года — обычно несколько месяцев, а потом меня отправляли в следующий дерьмовый дом в следующем паршивом городе. Как только вышел из системы, то понял, что хочу убраться отсюда как можно дальше, черт возьми. Меня тошнило от маленьких городков. Тошнило от школы. Я устал оттого, что у меня нет никакого гребаного контроля над тем, куда иду и как долго остаюсь там. Итак, в свой восемнадцатый день рождения я проверил все ближайшие рейсы, нашел горячее предложение в Рим, а на следующее утро проснулся в Европе.
— Системы? — темные брови Рейн сходятся вместе. — Вроде патронажного воспитания?
— Ну, да. В любом случае, — я пинаю себя за то, что проговорился. И дело не в том, что меня это смущает. Просто не хочу говорить о худших девяти годах моей жизни сейчас. Да и вообще никогда, — Рим — это чертовски невероятно. Он древний и современный, деловитый и ленивый, красивый и трагичный — все одновременно. Я понятия не имел, что буду делать, когда доберусь туда, но как только сошел с самолета, уже́ знал — все будет в порядке.
— Каким образом? — Рейн так увлеклась моим рассказом, что наступила на валяющийся на улице глушитель и чуть не вспахала задницей все дорожное покрытие.
Я стараюсь не расхохотаться.
— Почти все говорили по-английски. Там были вывески на английском языке, меню на английском, уличные музыканты даже играли поп-песни на английском языке. Ну… я обменял свои доллары на евро, купил запасную гитару у одного из уличных исполнителей и провел следующие несколько лет, бренча классические рок-песни перед Пантеоном за чаевые.
Оглядываюсь, и Рейн смотрит на меня так, словно я — гребаный Пантеон. Глаза огромные, губы приоткрыты. Протягиваю руку и тяну ее к мотоциклу, чтобы она не ударилась головой о покрышку перевернутого микроавтобуса хонда, рядом с которым мы проходим.
— Тебе приходилось спать на улице? — спрашивает она, не моргая.
— Неа, я всегда находил у кого переночевать.
Она прищуривается.
— Ты имеешь в виду девушек? — когда я не поправляю ее, она закатывает глаза так сильно, что почти ожидаю, как они выпадут из орбит. — Ты направлял им в головы оружие и заставлял платить за твои продукты?
Я поднимаю на нее бровь и ухмыляюсь.
— Только тем, которые сопротивлялись.
Рейн морщит нос, как будто хочет показать мне язык.
— Так почему же ты уехал, если тебе так хорошо жилось с твоим классическим роком и итальянскими женщинами? — дерзит она.
Моя улыбка исчезает:
— Это было уже после того, как начались кошмары. Эй, осторожно!
Я указываю на осколок стекла, торчащий под странным углом на пути Рейн. Она смотрит на него ровно столько, чтобы избежать его, а затем снова обращает свое пристальное внимание на меня.