Бросаю взгляд на вереницу людей и замечаю еще троих сотрудников, демонстрирующих такую же театральную улыбку.
Что за хрень они дают этим людям? Молли (экстази)? Кристаллический метамфетамин?
— Мм… да, — я стараюсь говорить тихо, — содовую и большую картошку фри.
— Не желаете Апокалипсис?
Я моргаю. Дважды.
— Простите, что?
— Апокалиптическую порцию, — она показывает на один из цифровых экранов позади себя, где анимированный тридцатидвухунциевый напиток и ведро картошки фри держатся за руки и прыгают вокруг огня: «Похоже, нам больше не нужно беспокоиться о углеводах, верно?»
Я хмурю брови.
— Э… нет, думаю, нет, — я слышу, как миссис Фрайзер обзывает пастора Блэнкеншипа пиздюком позади меня, и понимаю, что мне лучше заканчивать, — конечно, не важно. Сколько?
Веселая Полли на молли несколько раз постукивает по своему монитору:
— Это будет — сорок семь пятьдесят.
— За содовую и картошку? — выпаливаю я.
Она пожимает плечами, не позволяя своей улыбке угаснуть.
— Иисус, — бормочу я себе под нос, роясь в кармане толстовки в поисках денег.
Надувательство.
Я выкладываю содержимое своего кармана на стойку, чтобы разобрать его, и с этим простым, рассеянным жестом разверзается ад. Веселая Полли прыгает через прилавок, цепляясь за мою маленькую оранжевую рецептурную бутылочку, и в тот же самый момент пастор Блэнкеншип тоже вытягивает свою длинную руку, чтобы схватить ее.
Их руки сталкиваются, скидывая пластиковую баночку на пол, и я ухитряюсь наступить на нее, прежде чем она укатится. Но когда опускаюсь на колени, чтобы поднять ее, миссис Фрайзер врезается мне в спину, и мы обе оказываемся на стойке.
Вся толпа устремляется вперед, прижимая нас к поверхности из нержавеющей стали. Они толкаются, тянутся и хватаются за спасение в моем кулаке жадными, отчаянными руками. Я кричу, когда один из них вырывает клок моих волос, шиплю — когда другая царапает ногтями мою щеку; кусаюсь и толкаюсь локтями. Вопли, мычанье, злобные проклятия вырываются из меня. Я борюсь с толпой. Их вес давит на меня, сталкивает вниз. Я сворачиваюсь калачиком на полу, прижимая баночку к груди обеими руками, морщусь и принимаю удары.
Затем, так же внезапно, как началось, все останавливается. Звон в моих ушах появляется мгновением позже. Кто-то выстрелил из пистолета. Или из долбаной пушки, судя по звуку.
В помещении становится тихо, и толпа замирает, но я не поднимаю глаз.
Это может быть просто уловка. Кто-то один пытается отвлечь меня, чтобы другой мог украсть таблетки. Это может…
Я вздрагиваю, когда горячее металлическое дуло пистолета обжигает мне висок.
— Она пойдет со мной, — слышу голос незнакомца как раз перед тем, как чья-то твердая рука хватает меня за плечо и рывком поднимает на ноги.
Я стою в оцепенении и смотрю в лицо нападавшим. У них даже не хватает порядочности выглядеть пристыженными. На самом деле они вообще на меня не смотрят. Их глаза, несколько пистолетов и по крайней мере одна винтовка направлены на человека, держащего пистолет у моей головы. Они в бешенстве, но не потому, что он собирается похитить меня, а потому что забирает таблетки.
— Кто ты такой, черт возьми? — мистер Лэфан, наш бывший почтальон, рычит из глубины толпы. Один его глаз прищурен, и он держит бандита на прицеле.
Мой похититель пожимает плечами и ведет меня обратно к двери:
— Это ведь не имеет никакого значения, правда?
Я наблюдаю, как блеск гнева в глазах каждого заволакивается отчаянием, когда они понимают смысл сказанного.
Сегодня двадцатое апреля. Ничто больше не имеет значения.
Я не сопротивляюсь. Я даже не оборачиваюсь и не смотрю на него. Я позволяю ему увести меня за здание и молюсь о том, чтобы он сделал быстро то, что собирается сделать.
Так старалась не привлекать внимание.
По дороге я понимаю, что хромаю, но кажется, не могу определить место своей травмы. Во рту привкус крови, но боли не ощущаю. А мое тело кажется таким воздушным и легким, хотя на меня только что набросилась половина города.
Черт, этот гидрокодон — какое-то мощное дерьмо.
Я хихикаю над абсурдностью ситуации, когда бандит позади ведет меня к припаркованному грязному байку, положив ладонь мне на плечо.
— Что такого смешного? — спрашивает он, когда мы останавливаемся. Его голос мягкий, как и прикосновение.
Когда я собираюсь ответить ему, то чуть не захлебываюсь собственной слюной. Слова замирают на языке, когда смотрю в глаза цвета зеленого мха — глаза парня не на много старше меня.