— То, похожее на парня, держащего топор над плюшевым мишкой? Должно быть, это Том Хэнкс. Чертов ублюдок.
Я фыркаю и прикрываю рот рукой.
— Ты знаешь, что хрюкаешь, как поросенок? — дразнит Уэс.
— А ты знаешь, что жрешь, как свинья? — парирую я.
— Похоже мы созданы друг для друга. — Уэс берет мою руку со своей груди и надевает мне на безымянный палец травинку, свернутую в колечко.
У меня перехватывает дыхание, когда я шевелю пальцем в воздухе, почти веря, что кольцо сверкнет на солнце, как бриллиант.
Я приподнимаюсь на локте и улыбаюсь, глядя в его прекрасное лицо, пытаясь понять, как кто-то, с внешностью модели с постера из спальни девочки-подростка, может думать, что создан для меня.
Уэс тоже приподнимается, копируя меня, и оставляет сладкий поцелуй на моих улыбающихся губах.
— Я не могу дождаться, когда все это дерьмо закончится, и останемся только ты и я.
Он целует меня снова, медленнее и глубже, посылая электрический разряд прямо между моих ног. Не знаю, тащу ли я его на себя вверх или он меня — вниз, но каким-то образом снова оказываюсь на спине на этот раз с Уэсом, нависающим надо мной. Его волосы падают ему на лицо, как занавес, защищая нас от солнца.
— Я тоже не могу дождаться, — отвечаю я с распухшими губами и раскрасневшимися щеками. — Когда все закончится, мы пойдем найдем особняк… наверху, на холме… и нарисуем ужасные портреты друг друга на всех стенах.
Уэс прижимается губами к моей шее, чуть ниже уха, и шепчет:
— Что еще мы сделаем?
Он целует меня там. Потом чуть ниже. Потом еще чуть ниже. Нежность и податливость его губ в сочетании с прикосновением грубой щетины заставляют мои пальцы загибаться и закручивать одеяло.
— Ах… — я пытаюсь думать, но это трудно, когда язык Уэса скользит по моей ключице. — Мы должны найти колесно-гусеничный вездеход… и расчистить шоссе… и гнать так быстро, как только можем.
Уэс пробирается к моему плечу, заставляя соскользнуть тонкую бретельку моего сарафана, попавшуюся ему пути.
— А что еще? — лепечет он, прижимаясь к моему воспаленному телу.
Кончики пальцев Уэса касаются моей кожи, когда он спускает бретельки моего платья до локтей. Тонкая желтая ткань сползает с моей груди, и Уэс следует за ней, оставляя след из поцелуев.
— Я…
Дальше даже уже не понимаю, что говорю. Мои мысли путаются, и внимание полностью сосредоточено на колюще-мягком ощущении этого прекрасного мужчины. Я протягиваю руку, чтобы погладить его шелковистые волосы и говорю первое, что приходит на ум.
— Хочу, чтобы ты научился управлять самолетом, — задыхаюсь, когда его любопытный язык кружится вокруг моего обнаженного соска, — и отвез меня туда, где я никогда не была.
— Куда, например? — спрашивает он, продолжая свой спуск, стягивая мое платье и целуя мой живот, забывая о запретах.
— Туда, где… ветряные мельницы… и цветочные сады… и… и маленькие домики с соломенными крышами. — Я непроизвольно выгибаю спину, чувствуя, как кончиком пальца Уэс проводит по моим складочкам поверх кружевных трусиков.
«Это рай для моей души», — думаю я, чувствуя тепло солнца на своей коже и нежные прикосновения Уэса все это время.
Это единственное объяснение. Я умерла, и это моя награда за то, что позволяла маме таскать меня в церковь все эти годы.
— А что ты будешь делать, когда мы останемся вдвоем? — спрашиваю, глядя вниз на свое тело.
Уэс поднимает свои глаза мшисто-зеленого цвета, порочно прищуренные и прикрытые дерзкими темными бровями.
— Вот это, — говорит он, прежде чем исчезнуть у меня под платьем.
— Рееейнбоооу! — голос, такой же знакомый, как и имя, которое слышу, проносится мимо нас на ветру.
Мама?
Я сажусь и выглядываю из-за высокой травы. Мама стоит на нашем крыльце через дорогу, прижав руки ко рту, как рупор.
— Реееейнбоооу! Пора домой!
— Мама! — я изо всех сил пытаюсь натянуть платье — мне не терпится подбежать к ней.
Я так по ней скучала. Но когда встаю, земля начинает сотрясаться. Я хватаюсь за Уэса для устойчивости, когда трава вокруг нас высотой по колено выстреливает вверх. За считанные секунды она вырастает до высоты Уэса, запирая нас в клетку. Звук чего-то рвущегося привлекает мое внимание к нашему одеялу, которое разделяется посередине, и еще больше травинок вырывается из земли, разделяя нас, как прутья тюремной камеры.
— Нет! — кричу, хватая Уэса обеими руками. Я тяну его на свою сторону одеяла как раз перед тем, как последний травяной стержень вырывается из земли.
Тяжело дыша, я смотрю на его лицо, ожидая увидеть гнев или замешательство, или выражение сосредоточенной решимости, которое он напускает на себя, когда пытается скрыть свои чувства от меня, но там… ничего.