Я не помню, сколько времени прошло с момента моего последнего противозачаточного укола, и, честно говоря, мне все равно. Единственное, что сейчас имеет значение, так это то, что если я умру завтра — а я вполне могу, — то с улыбкой на лице и рядом с Уэссоном Патриком Паркером.
ГЛАВА XVII
Уэс
Я втягиваю воздух через нос и выдыхаю сквозь стиснутые зубы, сидя на краю кровати этого урода и позволяя Рейн играть в доктора с моей пулевой раной.
Она морщит лоб и бросает на меня виноватый взгляд.
— Прости, я знаю, что это больно. Почти закончила.
Болит не зияющая дыра в моей руке, а та, что в моей гребаной душе. Она заставляет меня оглядываться вокруг в поисках чего-нибудь, что можно было бы прикусить. Та самая, которая хочет толкнуть Рейн через всю комнату и закричать, чтобы она прекратила так прикасаться ко мне. Это та часть меня, которая никогда не видела, чтобы кто-то целовал мои больные места, которая хочет вырвать повязку из маленькой руки и самому прилепить ее себе. Это невыносимо.
— Ну вот и все, — она улыбается, прижимая нежными пальцами края повязки.
Замечаю, как она наклоняется ко мне, сложив пухлые розовые губки, но я вскакиваю прежде, чем она успевает ее поцеловать. С таким же успехом она могла бы ударить меня в самое сердце. Все, что делает для меня Рейн, — очередное напоминание о том, чего я был лишен всю мою гребаную жизнь. И, если честно, я предпочел бы этого не знать.
Я был намного счастливее, когда люди использовали меня для получения денег от правительства или как мальчика для траха, а я использовал их ради крыши над головой или места, куда можно засунуть свой член. Я знал расклад вещей. Все было просто, отношения были временными, и я знал правила. Черт возьми, я же их придумал.
Но эта хрень с Рейн пожирает мой мозг. Я больше не знаю, что реально. Не знаю, действительно ли она заботится обо мне или просто использует как дублера своего пропавшего бойфренда. Не знаю, держу ли ее рядом, потому что она полезна, или я сотворил ту самую вещь, которую поклялся никогда не делать с другим человеком, пока жив.
Привязался.
Я чувствую, как Рейн наблюдает за мной, пока я меряю шагами пол спальни ее настоящего бойфренда, словно зверь в клетке.
— Нам пора идти, — я не обязан объяснять ей, почему. Завтрашняя дата висит над нашими головами, как лезвие гильотины.
Рейн кивает один раз. Сегодня она выглядит моложе без всего этого макияжа. Мокрые волосы падают на лицо и доходят до подбородка. Рукава ее клетчатой фланелевой рубашки слишком длинные и зажаты в кулачках. А ее большие голубые глаза смотрят на меня с доверчивостью невинного ребенка.
Дело уже не только во мне, и этот факт делает поиск бомбоубежища еще более важным.
Натягиваю кобуру поверх своей майки алкоголички и надеваю Гавайскую рубашку. Прошлой ночью я не мог заснуть, пока не принес из кухни пистолет. Никогда не могу заснуть, если не знаю, что на расстоянии вытянутой руки есть оружие. Даже ребенком я по ночам прятал кухонный нож под подушку. И хотел бы я сказать, что мне никогда не приходилось им пользоваться.
Рейн соскальзывает с кровати и встает на колени рядом с рюкзаком, пока я натягиваю джинсы и ботинки. Она засовывает туда свою сменную одежду, набор первой помощи и мои лекарства, но не гидрокодон. Его она беззвучно откупоривает и вытряхивает себе на ладонь. Краем глаза я наблюдаю, как она незаметно засовывает в рот маленькую белую таблетку и пихает оранжевую бутылочку в лифчик через вырез рубашки.
Сначала думал, Рейн не хочет, чтобы я видел, как она принимает гидрокодон, из-за опасения, что снова заберу ее таблетки, но чем чаще смотрю на нее, тем яснее становится, что девочка не боится — ей стыдно. Она стыдится своей зависимости.
Я знаю это гребаное чувство.
Грохот.