Сначала он ничего не говорит, и я тоже. Мы просто смотрим друг на друга, ожидая звонка, предупреждающего о финишном круге. И когда мы наконец говорим, это происходит в одно и то же время.
— Ты проспала почти весь день, — говорит Уэс.
— Ты действительно здесь, — выпаливаю я.
Уэс кивает и у него несчастное выражение лица. Оно грустное и полное сочувствия.
Реальность скручивает мой пустой желудок и сдавливает его, как алюминиевую банку, когда до меня доходит, почему он так смотрит.
— Ты видел, — шепчу я.
Уэс снова кивает, плотно сжимая губы.
— Мне так жаль, Рейн. Из-за всего, но… блять. Я просто… Я понятия не имел.
— Мне очень жаль, — его слова сыплются, как лед из ведра, обрушиваясь на меня страшной реальностью.
Мой рот раскрывается, когда взгляд скользит к одной из свечей. Я смотрю на пламя, пока не убеждаю себя, что именно поэтому у меня горят глаза.
«Мне так жаль» превращает это в реальность. То, как парень смотрит на меня сейчас и тот факт, что он тоже это видел, превращают все в реальность.
Я тянусь к вороту своей фланелевой рубашки, отчаянно ища что-нибудь, чтобы заглушить боль, но моя рубашка была полностью разорвана, а таблетки давно закончились.
Потому что я приняла их все.
И ОН ЗАСТАВИЛ МЕНЯ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ НИХ.
Горе, стыд и иррациональная ярость затуманивают мое зрение, и руки сжимаются в кулаки. Я собиралась умереть, чтобы только не переживать этот ужас утраты. Собиралась оставаться в состоянии бесчувствия и забытья до 23 апреля, а затем всадники забрали бы меня туда, куда они ушли, и мы были бы снова вместе, как будто этого никогда не происходило. У меня был план, но потом появился Уэс и все испортил. А теперь он здесь и говорит, что ему очень жаль, и смотрит на меня так, словно мои родители умерли; а мои обезболивающие закончились, и все это так чертовски больно и…
— Я ненавижу тебя! — кричу. Слова эхом отражаются от стен, и слезы застилают мне глаза, поэтому я зажмуриваюсь и снова кричу. — Я ненавижу тебя!
Хватаю расческу со стойки и швыряю в него изо всех сил. Уэс ловит ее как раз перед тем, как она попадает ему в лицо.
— Ты все испортил! Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя!
— Я знаю, — говорит он, уклоняясь от подставки для зубной щетки и флакона с жидким мылом. — Мне так жаль, Рейн.
— Хватит это повторять!
Я бросаюсь к ванне, надеясь выцарапать его глупые зеленые глаза. Те самые, которые смотрели, как я тону в своем кошмаре. Те самые, которые смотрят, как я тону сейчас. Но Уэс хватает меня за запястья, когда я оказываюсь рядом с ним, и затаскивает к себе.
Приземляюсь ему на грудь, и его крепкие руки обхватывают меня, удерживая на месте.
— Отпусти меня! — кричу я, извиваясь в его объятиях и пиная ванну босыми ногами. — Не прикасайся ко мне! Пусти меня!
Но Уэс только крепче прижимает меня к себе, успокаивая, как ребенка. Я сопротивляюсь и брыкаюсь, пинаюсь и молочу руками, но, когда чувствую, что его губы прижимаются к моей макушке, а его руки качают меня из стороны в сторону, весь гнев покидает мое тело… в виде рыданий.
— Шшш… — Уэс проводит рукой по моим волосам, и это напоминает мне о том, что также делала моя мама перед уходом на работу.
Я представляю ее точно такой, какой она была в то утро, перед тем как это случилось — напряженной, измотанной; темно-русые волосы были собраны в кособокий хвост, а синяя больничная форма был испачкана кофе.
«Мам, у нас осталось меньше недели. Почему ты все еще собираешься на работу? Пожалуйста, останься дома. Пожалуйста. Я ненавижу быть здесь с папой. Он только пьет, принимает эти обезболивающие для спины и возится с оружием весь день. Отец даже со мной больше не разговаривает. Я думаю, что он, типа, не в себе или что-то в этом роде». — «Рейнбоу, мы уже говорили об этом. Не все связано с тобой. Другие люди тоже нуждаются во мне. И сейчас больше, чем когда-либо». — «Я знаю, но…» — «Никаких «но». В этом мире есть два типа людей: трутни и пчелки. Когда становится тяжело я преодолеваю это, работая, пытаясь помочь. Каким типом личности ты собираешься стать? Будешь дома весь день валяться, как твой отец, или выйдешь на улицу, чтобы попытаться кому-то помочь?» — «Я хочу помочь», — сказала я, опустив глаза на ее потертые белые кроссовки. — «Хорошо. Потому, что когда все это закончится, а я уверена, что так и будет, — многим людям понадобится твоя помощь».
И хотя вспоминать о ней больно, это удивительно успокаивает. Это почти, как будто она прямо здесь, со мной. Я все еще слышу ее голос, чувствую аромат кофе с орехами в ее дыхании, когда она целует меня в щеку. Самое худшее — не видеть маму снова, а еще — знать, что она была здесь все это время, но я держала ее взаперти.