А имя Рокки произошло от его красной коляски. На ее откидном верхе было почему-то написано: «Пурпурный рокер Скарлет». Рокки был крепко сложен, тяжел как камушек и на редкость спокоен. Безмятежность его происходила от мечтательности — однако она была совсем иного рода, чем у Молли. Та словно спала на ходу, пытаясь в грезах укрыться от мрачной действительности, а Рокки будто бы размышлял над удивительным миром, который простирается вокруг. Даже в младенчестве он нередко лежал в своей колыбельке, задумавшись о чем-то и тихонько мурлыкая про себя. Глядя на симпатичное лицо малыша и слушая его низкий хрипловатый голос, миссис Тринкелбери говорила, что когда-нибудь он станет рок-звездой и будет петь дамам любовные песни. Поэтому она дала ему имя Рокки Скарлет, и оно очень ему подходило.
Миссис Тринкелбери не блистала умом, но сердце у нее было доброе. Маленьким Молли и Рокки повезло, что их вынянчила добрая старушка, потому что, если бы они с младенчества попали к злющей мисс Гадкинс, то решили бы, что весь мир такой же плохой, как она, и сами выросли бы плохими. А миссис Тринкелбери качала их на толстой коленке, и они засыпали под ее тихое пение. У нее они выучились доброте. А по ночам, если они спрашивали, почему их подкинули под чужую дверь, она отвечала, что они стали сиротами, потому что злой кукушонок вытолкнул их из гнездышка. А потом она пела им колыбельную. Вот такую:
И хоть иногда Молли и Рокки сердились на своих неведомых родителей за то, что те бросили их, песня доброй старушки их успокаивала.
Но миссис Тринкелбери больше не жила с ними в приюте. Как только Молли и Рокки выросли из пеленок, ее отослали прочь. Теперь она заходила только раз в неделю, чтобы прибраться и постирать. Молли и Рокки мечтали, чтобы в приют попали еще младенцы-подкидыши, и тогда миссис Тринкелбери вернулась бы, но этого никак не случалось. Иногда, бывало, поступали маленькие дети, но они уже умели ходить и говорить, и мисс Гадкинс назначала Молли и Рокки к ним в няньки. Самой маленькой девочке в приюте — Руби — уже исполнилось пять лет, и она давным-давно не нуждалась в пеленках, даже по ночам.
Близился вечер.
Вдалеке Молли услышала приглушенный скрежет — это часы в комнате мисс Гадкинс пробили шесть.
— Опять опоздали, — охнула Молли, хватая халат с крючка за дверью.
— Будет теперь орать как ненормальная, — подхватил Рокки, и друзья помчались по коридору. На бегу ребята привычно огибали все препятствия, встречающиеся по дороге: они проделывали этот путь уже тысячи раз. Свернули за угол, скользя по вытертому линолеумному полу, и через три ступеньки поскакали вниз по лестнице. Тихонько, затаив дыхание, на цыпочках прокрались по квадратным каменным плиткам вестибюля, мимо комнаты с телевизором и, наконец, бесшумно скользнули в дубовую дверь общего зала.
Вдоль обшитых деревянными панелями стен стояли навытяжку девятеро детей. Четверым из них еще не было семи лет. Молли и Рокки пристроились в конец шеренги, рядом с двумя пятилетками по имени Руби и Джинкс. Они надеялись, что мисс Гадкинс еще не добралась до их имен в списке. Молли скользнула взглядом по хмурым лицам ребят постарше, стоявших напротив. Самая противная девчонка в приюте, Гизела Хеккерсли, мстительно прищурила глаза, а Гордон Бойлз провел ребром ладони по горлу, будто ножом.
— Руби Эйбл! — зачитала мисс Гадкинс.
— Я, мисс Гадкинс, — пропищала маленькая Руби из-за плеча Молли.
— Гордон Бойлз!
— Здесь, мисс Гадкинс, — отозвался Гордон и скорчил Молли рожу.
— Джинкс Эймс!
Руби ткнула Джинкса в бок.
— Здесь, мисс Гадкинс, — откликнулся тот.
— Роджер Фиббин!
— Здесь, мисс Гадкинс, — буркнул высокий тощий мальчишка, стоявший рядом с Гордоном, и злобно взглянул на Молли.
— Гизела Хеккерсли!
— Здесь, мисс Гадкинс.
Молли вздохнула с облегчением. Ее имя было следующим.
— Джерри Оукли!
— Здесь, мисс Гадкинс, — откликнулся семилетний Джерри и сунул руку в карман, где рвалась на свободу маленькая ручная мышка.