В своих прежних критических оценках этих мыслителей Гегель всегда апеллировал к общественной нравственности в противовес абстрактным притязаниям различных форм субъективного идеализма. Так, например, в противоположность Якоби он вполне справедливо и убедительно выявляет соответствие между индивидуальной моралью и общественной нравственностью у греков. Однако этот путь в силу определенных условий и целей "Феноменологии" не становится для него еще явным. Ведь он должен был доказать, что это соответствие связано с таким нравственным состоянием общества, которого в действительности не существовало. Гегель верит, что в Германии, освобожденной таким путем от феодализма, осуществилась бы новая, высшая форма капитализма, правильное соотношение между государством, нравственностью и экономической жизнью, то соотношение, о котором он в "Трагедии нравственности" говорил как о невозможном в его антично-греческом варианте, он требовал найти эквивалентное ему решение в современном мире. Это была абстрактная и лишенная всякого общественного содержания вера, а потому она и философски была пуста и абстрактна, представляя собой лишь пустое требование.
До этого ранее не встречавшийся у Гегеля характер долженствования обнаруживается с наибольшей ясностью в заключительном разделе главы, где появляется "абсолютный дух", воплощенный в религии, как подлинное содержание этого состояния общества. В ней впервые обнаруживается то утверждение пришедшей к самой себе действительности, то "примирение", к которому была устремлена вся философия истории Гегеля в этом произведении. "Примиряющее "да", в котором оба "я" покидают свое противоположное наличное бытие, есть наличное бытие расширившегося до двойственности, я", которое в ней остается равным себе и в своем полном отрешении и в противоположном
себе обладает достоверностью себя самого; это — являющийся бог среди тех, кто знает себя как чистое знание"[43]. Нам уже известна общефилософская концепция Гегеля, согласно которой его "объективный дух" всегда должен трансцендировать себя к "абсолютному духу".
Но во всех остальных пунктах социальной философии Гегель, до того как начать двигаться к "примирению", дает действительную картину общественных противоречий, которые могут найти у него окончательное объединение и снятие только в этой высшей форме. Здесь же эта позитивная часть — социальная сторона "примирения" — осталась пустой и мысль от общественно-моральной подготовительной стадии перескакивает непосредственно к сфере "абсолютного духа".
Теперь несколько с иной стороны можно рассмотреть различие между философией истории Гегеля в наполеоновский период и в более позднее время, которое мы в деталях рассматривали. "Примирение" позднего Гегеля было примирением с действительным положением общества — правда, в отдельных моментах утопически окрашиваемого, — но, по существу, с действительным состоянием Пруссии 20-30-х годов. Здесь же примирение имеет сугубо утопическое содержание. С одной стороны, характерно для честности Гегеля как мыслителя, что он эти еще пустые в самой действительности места предпочел оставить и теоретически пустыми, а не представлять в форме действительности чистые фантазии. С другой стороны, объективно очевидно, однако, превосходство более высокой формы "примирения", превосходство в смысле его реального экономического и социального содержания. (То, что это превосходство осуществляется за счет усиления некритического позитивизма, мы уже знаем.)