— Быстро! Быстро! — торопливо выкрикивал дед.
А его певучий молоточек так и прыгал, так и прыгал по наковальне, как веселый, неугомонный плясун, азартно отхватывающий задорного камаринского.
— Быстро! Быстро! Железо не ждет, железо стынет!
Анастасия еще не догадывалась, что получится из этой, некогда неприглядной ржавой пластины. Да, по правде сказать, и думать об этом было некогда: дед все время беспокойно поторапливал. Вдруг он ударил по острому концу наковальни. Что это за сигнал? Анастасия задержала молот на взмахе. Степан Лаврентьевич быстро кинул пластину обратно в уголь. На его разгоряченном лице засветилась улыбка.
— Шабаш, Анастасия свет-Ивановна! Ну, как? Это тебе не чай пить и не ругаться! Так-то вот.
Улыбка у него была добрая, светлая, — совсем нельзя подумать, что только минуту назад этот же самый дед сердито и нетерпеливо покрикивал на Анастасию.
— А я люблю так, — сказала Анастасия, утирая рукавом обильный пот со лба.
Фрося, еще недавно плакавшая и проклинавшая кузнечное дело, даже чуть приоткрыла рот, — так удивила ее ловкая работа старого мастера. Ей не терпелось, и она спросила:
— Ну, а что же выкуем?
— Конфетку откуем, черноносая! — усмехнулся дед.
На наковальне снова появилось раскаленное железо, снова заплясал камаринского требовательный, беспокойный маленький молоточек старика.
— Не слышишь? Бери молот полегче!
Маленький молоточек имел великую силу! Он создавал такой ритм, когда легко работать и когда совсем не замечаешь, что кувалда весит полпуда.
После молота в руках Анастасии появился гладильник. Степан Лаврентьевич ловко крутил щипцами, подставляя под удар Анастасии то грань пластины, то ребро. Захар Афанасьевич, не мигая, смотрел на умелые руки мастера, как будто гипнотизировал их. Через несколько минут все увидели настоящую подкову. Когда Степан Лаврентьевич вынул ее из ведра с водой, Анастасия бережно взяла ее в руки.
— Подкова!.. Фрося, смотри — подкова!
Анастасия восхищенно причмокивала губами, Фрося улыбалась.
— Подкова — это к счастью.
Лицо Степана Лаврентьевича подернулось веселыми морщинками. Они бежали во все стороны от его глаз.
— А ты говорила… Вот видишь — немного и смыслю…
— Невзначай сказалось. Уж ты извини меня, дедушка.
— Ладно, ладно…
Захар Афанасьевич весело улыбался:
— Ну, удружил ты мне, Степан Лаврентьевич, удружил. Люблю мастеров! Пойдем-ка в избу…
— Споить хочешь? Все равно не останусь в вашей деревне!
По улице Степан Лаврентьевич шел вяло, опустив обессилевшие вдруг руки. И не верилось, что эти же руки совсем недавно быстро крутили щипцы, так задорно выбивали дробь молотком. Захар Афанасьевич, наоборот, был возбужден и все время забегал вперед, преграждая дорогу Степану Лаврентьевичу.
— И куда ты торопишься, куда ты спешишь? Вот человек, минуты не постоит! Ну, послушай, ведь это такое дело… Ну, послушай!..
— И не буду, и не приставай! Тебе надо на конюшню торопиться, а мне — в район, пенсию хлопотать.
— Кобылы не заплачут без меня! А тебе в район совсем не надо. Какая тебе пенсия нужна? Ты можешь пять таких заработать!
Степан Лаврентьевич остановился.
— Освободи дорогу! Подпоил, вот и согласился на день остаться. А теперь не останусь.
— Выпили-то с куриную слезу… Сейчас мы это дело повторим!
— Я тебе двадцать раз говорю… Опять забежал на дорогу! Ничего не выйдет.
Как ни мешал дед Захар, они все же добрались до дома.
Тани не было. Она оставила на столе крынку молока и записку на газетном клочке: «Пошла на парники. Ешьте и спите».
Вот посоветовала! Как раз только и спать, когда Степан Лаврентьевич уже собрал свою котомку. Он постучал об пол суковатой палкой, как будто пробовал: выдержит ли она длинную дорогу.
А Захар Афанасьевич сидел на лавке напротив него, разглядывал поднятые носки своих разбитых валенок и уныло тянул:
— Лучше бы не показывал.
— А чего таить? Надо, чтобы и ты увидел: есть на свете мастера! А то сидишь тут и ничего, кроме своей бороды да лошадиных хвостов, не видишь.
— Ну на один денек останься! Чего тебе стоит, а? Научи нашу Анастасию, ну самой малости — кузнечному языку. Ведь нам пахать совсем не на чем. Останься, а?
— Останься, останься! Научи, научи!.. Кузнечным-то языком и гвоздя не скуешь. Уметь надо, а этого за день не достигнешь, вот что. Пристал, как банный лист!
Захар Афанасьевич выдержал и это обидное сравнение. Степан Лаврентьевич перестал возиться со своей котомкой и вдруг накинулся на Захара Афанасьевича, постукивая своей увесистой палкой об пол. Еще чего доброго — ударит!