— Старый, а не понимаешь пустяковины! Я только молоточком помахал, а видишь — рука не поднимается.
— Ну, а ты сиди на пороге и, как оно называется… инструктируй, — уныло советовал Захар Афанасьевич.
— Эх, голова садовая! Легко сказать — инструктируй. Ты вон даже на этом слове и то запнулся. Да какой же мастер может усидеть на месте, когда видит не дело? Какой, я спрашиваю? Да тут не только молоточком — кувалдой будешь махать! А через минуту смертушка за тобой придет! Какой же мне расчет умирать, а? Мне еще надо поглядеть, как Гитлер в гроб сыграет!
И неизвестно, чем бы кончился этот разговор, если бы в избу не вошли Александра Григорьевна и Анастасия.
— Вот это и есть тот самый мастер, Александра Григорьевна, — сказала со счастливой улыбкой Анастасия Семушкина.
Григорьевна подала руку старому мастеру. Другую держала за спиной.
— Здравствуйте, Степан Лаврентьевич!
«Ишь ты, и отчество узнала!» — с удовольствием отметил про себя кузнец.
— Пришла спасибо вам сказать.
— Пока не за что.
— Ну, как же не за что? Вот показал нашему кузнецу, как по-настоящему молоток держать. А за такую подкову — вдвойне спасибо!
В руке Александры Григорьевны была подкова. Она слабо поблескивала седыми краями на ладони председателя. Степану Лаврентьевичу собственное изделие в чужих руках показалось очень хорошим, но вслух сказал:
— Что тут такого? На свете, может, и лучше есть. Кто его знает!
Анастасия замахала руками:
— И слушать не будем такое! Лучше не может быть!
Он ожидал, что женщины долго и утомительно будут просить его остаться в деревне. Но этого не случилось. Александра Григорьевна вздохнула и сказала:
— Вижу, в путь-дорогу собираетесь?
— Да надо бы…
— Может подвезти вас?
Степан Лаврентьевич посмотрел на вытянувшееся в ожидании его ответа лицо Захара Афанасьевича, на Анастасию, глядевшую умоляющим взглядом, на председателя… Потом перевел глаза к окну и сказал:
— Да нет… Сегодня не надо… Ночку переночую.
…На ночку, потом на другую, а потом на неделю остался Степан Лаврентьевич в «Переломе».
Ведь и не уговаривала его Александра Григорьевна, а он остался. Как будто каким ключиком открыла душу старого мастера.
Подъезжая к «Перелому», секретарь райкома Бороздин знал, что при встрече с ним Александра Григорьевна в первую очередь спросит насчет обещанных кузнецов. Кузнецы есть, но послать в «Перелом» он их не сможет, надо будет везти инвентарь в МТС. Предстоял, очевидно, неприятный разговор, и Бороздин был к нему готов.
Вот и деревня. Анатолий Александрович услышал перезвон в кузнице. Что бы это значило? Удивленный, он остановил лошадь и отправил ее с первым подвернувшимся мальчишкой на конюшню. Подойдя к кузнице, Бороздин увидел забавную картину. В дверях кузницы, спиной к дороге, на деревянном чурбаке сидел незнакомый седобородый старичок. Он размахивал обеими руками и по сердитому лицу было видно, что ругался. Старик так увлекся этим, что не заметил подошедшего Анатолия Александровича.
— Ну скажи ты мне, Фрося, скажи, пожалуйста, и кто это родил тебя такую? Сто раз говорю: бей со скользом!
Из кузницы доносился обиженный девичий голос:
— Ну с каким же скользом! Я бью так, как вы вчера учили.
— Бестолочь, и все тут! — старик безнадежно махнул рукой. — Так надо бить, когда грубая работа. А тут отделка. А ты, Настасья, чего рот-то открыла? Учи девку!
— Я сама не понимаю.
— Учу, учу… — горячился старик. — Эх вы, мастера. Всю кровь мне перепортили. Опять показывать надо?
Послышался голос Анастасии Семушкиной:
— Не показывайте, Степан Лаврентьевич. А то покажете — и опять целую неделю будете с руками мучаться. Себя-то жалейте.
Старик успокоился, пристроился поудобнее на чурке и ворчливо, но уже примирительно сказал:
— Ну, ладно, ладно… Раскудахтались… Чего смотрите на меня?
И тут старый кузнец заметил улыбающегося незнакомого человека в потертой шинели. У Степана Лаврентьевича глаз был наметан: он сразу понял, что перед ним стояло начальство, районное, а может быть даже и областное начальство. Незнакомый посмеивался, потирая переносицу:
— Ну и шумишь ты, дед!
— В работе всякое бывает… Здравствуйте! Зашумишь тут, когда второй день одну борону чиним.
Разговорились. Хотя Анастасия и Фрося были черные, как негры на картинках, но Анатолий Александрович узнал их. Он кивнул головой в сторону деда, все еще продолжая улыбаться и потирать переносицу: