Но тут начальник еще раз обернулся, рукой машет, дескать задувайте домой и чтоб без оглядки.
— Срыв мероприятия, — сказал Новоселов. — Айда домой, — плюнул и пошел.
Пришли мы в поселок, Серегу Волошина разыскали и доложили ему, как дело было. Серега сказал:
— Ну и ну!
Мы — Сереге:
— Срыв! Валяй к нему сам.
— И пойду, — говорит Серега, — и утрясу, говорит, на месте.
Правда, — пошел. А начальника-то ни в конторе, ни дома. Куда-то он там уехал, а куда — никто ничего не знает.
И вот завтра уже тридцать первое. Завтра в ноль-ноль придут пильщики, весь народ, со всего поселка в клуб. А в клубе ничегошеньки нет. Никакой елки.
Серега говорит:
— Вот что: пойду позвоню в райком.
Ну, и пошел, звонил. А райком не ответил. Часто уж поздний был, весь райком домой ушел.
И пришлось нам с Новоселовым за всех отвечать — за райком, за Серегу и за начальника. Да как отвечать! Во всей нашей Выйке, во всем большом поселке не нашлось ни одного, ну ни единого сознательного человека. Каждый стучался в окно и про елку спрашивал.
И то надо сказать, ребятам, конечно, обидно. Игрушек понаделали, столы в клубе поставили. Декорации всякие притащили, — новогодний спектакль разыгрывать. А самого-то, можно сказать, главного — елки — и нет.
Я в потемках из дому улизнул и ночевал у дяди. У Новоселова поясницу разломило. Он на припечке лежит и только мычит, когда у него про елку допытываются.
На другой день того хуже. С утра-то ребята нас изводили, а потом и притихли. Носы повесили, — что же это получается: Новый год и без елки!
Подождали мы, пока отобьют на обед, и пошли втроем — Новоселов, Серега и я — прямо в контору.
Новоселов-то Серегу подогревал все:
— Райком, — говорит, — это дело так не оставит. Нагоняй пришлют. Но мы все равно рубить отказываемся. Пускай теперь сам рубит.
Пришли к конторе, по лестнице поднимаемся. Мы так думали, что начальник теперь дома обедает. Мы и позвоним.
Вот мы поднимаемся, а начальник нам навстречу спускается по лестнице. И прямо в упор спрашивает:
— Звонить?
— Звонить, — насторожился Серега.
— В райком?
— В райком.
— Нельзя! — так и отрезал.
Серега даже весь подобрался.
— Это почему же, — спрашивает, — нельзя?
— Там только что начали сводку передавать, — начальник ему говорит, — мешать будете. Вот что. Вы покуда идите во двор. К телефону я позову.
Ну, мы и пошли. А что, скажи, нам еще оставалось делать?
Новоселов охает, вздыхает. Ох, и будет, дескать, нам от ребят. Не успеем…
Подошли мы к двору, распахнули ворота, а входить — не входим. Стоим в воротах, и верим и не верим.
Во дворе, как раз посередке — там снег лопатой расчищен — лежит елка. И скажи ты, такая она нарядная и вроде как живая. Подбеги к ней, тряхни за лапы, — вскочит. Вот она какая, елка!
Мы стоим, на елку глаза пялим. А сзади начальник подходит и говорит:
— Ну, чего глаза-то разинули? Тащите в клуб.
А мы все стоим.
Тогда начальник подходит к елке. Приподнял, встряхнул.
Смотрю, у Новоселова глаза что шарики, забегали, закрутились.
— Ну и елка!
— И где вы отыскали такую красавицу? — спрашиваю начальника.
Надо же тут было выскочить Новоселову.
— Известно где. На Евстюнихе-горе. Елки там…
— В болоте срубил! — перебил начальник, — болотная елка, да разве не хороша? — и снова начальник елку тряхнул, она замахала ветвями. — Хороша! А срубить ее все же не так жалко, потому что болотная и на поделку разную первым сортом не пойдет.
— Понятное дело, — говорит Новоселов.
— Ах, понятное? — загорячился начальник, — что вам понятно? Вы на какую елку замахнуться хотели, я спрашиваю? — и так на нас поглядел, что робость меня взяла.
— Вам, говорит, — только волю дай, натворите делов. Вы к елочке подошли, — красавица! И тяп ее топором. А того нет у вас, чтобы подумать: вот я эту елочку хочу срубить, а она, эта елочка, может быть такая вырастет, что ей потом и цены не будет. Одна из тысячи! А ты ее срубил. Потом еще одну, потом десять. И загубил, зря загубил. Болотная, — то другое дело… Линия! Одна у нас линия!
Серега мне говорит тихонько:
— Слыхал?
И я — Новоселову:
— Ты слыхал? Государственный разговор, человеку в центре делами ворочать. А ты — сни-имут. Пустомеля ты, больше ничего.
Новоселов, видать, обиделся.
— А я, — говорит, — про что толковал? Снимут и… назначат в трест.