Следующий приемный сын, но воспитанный в семье любимчиком, был лорд Найл Хоран. Несмотря на свои двадцать один год, в семье к нему относились как к настоящему ребенку. Каролина не чаяла души в Найле, и видела в нем дитя, даже когда он стал совершеннолетним. Найл обладал ангельской внешностью и таким же характером. Он единственный чувствовал отдаление от братьев, и все свободное время проводил в своей мастерской на самом верхнем этаже дома, рисуя небывалые картины, и писал стихи, которые лишь иногда декламировал на званых вечерах. Поклонниц у Найла было не меньше, чем у экзальтированного Луи или спокойного Лиама, но сам Найл не выявлял никому своей симпатии. Он рос чистым, невинным молодым юношей, нося в сердце мечту об идеальной девушке, которую смог бы полюбить раз и на всю жизнь. Его светлые волосы, единственные светлые из всей семьи, большие голубые глаза, чуть уходящая назад нижняя челюсть делали образ Найла предметом девичьих грез. Но сам Найл выражал любовь только к Каролине, с которой с самых ранних лет был неразлучен, за что получал насмешки и тычки от старших и более самостоятельных братьев.
Единственный, младший, родной и такой долгожданный сын, двадцатилетний лорд Гарри Стайлс не мог похвастаться ни единой добродетелью. Он не выказывал интереса к охоте, потому что это казалось ему слишком грубым занятием, от верховой езды его укачивало, театральную игру он находил лицедейством, а рисование картин — пустой мазней, не стоящей даже внимания.
Каролина не могла смириться с мыслью, что младшим сыном нельзя хвастаться, что она решила оставить его в покое и предоставить ему полную свободу действий, лишь бы это не пятнало репутацию их дорогой семьи. Она восхищалась Лиамом, гордилась Луи и безгранично любила Найла, а Гарри делал всё, что ему хотелось. В основном это всё сводилось к игре в вист, карты, полуночным попойкам с друзьями и кутежам на балах. Но всякий раз, когда двери в залу распахивались, и на пороге появлялся лорд Гарри Стайлс, в обтянутом его высокую, стройную фигуру черном костюме, в петлице пиджака которого всегда виднелся бутон красной розы, с черными, доходящими до плеч волосами и бесовскими зелеными глазами, от которых падали в обморок даже замужние дамы, а их сердца начинали учащенно биться, стоило лорду Гарри пройти мимо них — общество прощало младшему Стайлсу все его прегрешения. Общество никогда не простит Вас за излишнюю красоту, но благодаря ей закроет глаза на другие Ваши пороки.
Лорд Гарри Стайлс был поистине красив. Все сыновья Бертрама отличались неземной красотой. Их можно было сравнить со временами года.
Старший, Лиам, обладал строгой, сдержанной внешностью; он редко смеялся, открывая белоснежные зубы, был молчалив, суров, взгляд его, под опушенными длинными ресницами, был всегда на чем-то внимательно сосредоточен. Он был холоден и сдержан в свих эмоциональных порывах, как зимние месяцы.
Патетический и бурно на все реагирующий Луи был как палящее летнее солнце. Даже разговаривая в обычной жизни с братьями и родителями, дикция и интонация его были безупречны, и казалось, даже в это время он не выходил из образа романтического героя, спасающего весь мир. Он был щепетилен, сентиментален, нередко терял сознание от переполняющих его эмоций, и всегда все делал очень искренне — смеялся ли он или негодовал. Его руки с блестящими ногтями всегда были чисты и ухожены, он не мыслил жизни без сверкающих запонок и платков в нагрудных карманах своих сюртуков, а передвигался всегда с помощью позолоченной на конце тростью, что придавало его образу еще больше аристократизма, рождая самодовольную улыбку на астенических губах.
Младший не по возрасту, но по поведению, Найл, был нежен, как весенние цветы. Он был молчалив, никто и никогда не слышал от него ни единого грубого слова, при взгляде на девушку бледные щеки в родинках покрывались неподдельным румянцем и он начинал бормотать слова извинения, если он случайно касался прелестной женской ручки, до которых был так падок Гарри. Найл отличался простодушием, добротой и высокими моральными принципами. Он не расставался со своими любимыми книгами, готовый процитировать наизусть целые отрывки, а перед сном неизменно молился Богу.
Младший, Гарри, был переменчив, как осенняя погода. В одну минуту он мог быть дерзок и вызывающ, что нередко кончалось склоками в обществе с почтенными господами. Но в тот же самый миг он начинал обольщать всех дам, нередко даже и замужних.
Гарри принадлежал к тому типу людей, которых женщины боготворят, а мужчины ненавидят до той степени, что даже хотят быть на него похожими. Сколько бы сердец за свой столь юный возраст Гарри ни разбил, ему все всегда прощалось, стоило ему лишь посмотреть своими зелеными глазами, обольстительно улыбнуться изгибом чувственных губ или проникновенно спеть балладу о любви под окнами своей возлюбленной.
Так жизнь в семействе Стайлсов и текла, пока Бертрам не задумался о том, кому же из сыновей перейдет дело всей его жизни после того, как он смирно почиет в мире ином.
По всем документам, истинным законным владельцем всего имущества должен был стать Гарри, как единственный и родной сын, но Бертрам, сознавая всю распущенность младшего сына, вписал наследником в завещание Лиама. Но для того, чтобы все состояние могло полноправно перейти в руки нового владельца, сын должен был быть женат. У Лиама была невеста, прекрасная Агнесс Неренгейм, из богатого и знатного рода, но о свадьбе пока говорить было рано. Агнесс была младше Лиама на шесть лет и родители пока не были готовы выдать замуж единственную любимую дочку.
Но Бертрам Стайлс твердо принял одно решение, и ничто не могло его поколебать.
В то утро, с которого и началась эта история, вся семья, как и всегда, сидела в столовой. Длинный стол, покрытый белой, изящно расшитой скатертью, уставленный всевозможными яствами, которые любезно преподносил Роберт. Это был почтенного возраста слуга с до того пренебрежительным взглядом, что казалось, он презирал все и всех, но как слуга он был раболепен и беспрекословен, поэтому его до сих пор держали дома. Говорят, что нет плохих слуг, а есть плохие хозяева. Но к семейству Стайлсов это ни в коем случае не относилось.
Миссис Стайлс, восседающая в одном конце стола, причитала, что пудинг ей подали не вовремя, и все никак не могла успокоить нервных рук.
— Ах, мои дорогие, — обращалась она к мальчикам, спокойно поглощающим завтрак, — вы слышали, Клара Норберг выходит замуж! Я просто не могу в это поверить! Она была такой дурнушкой, и вот, скоро станет замужней дамой!
— Маменька, это закон подлости, — не поднимая головы от тарелки с овсяной кашей, ответствовал Лиам, промокая салфеткой массивной подбородок, — удачнее всего всегда замуж выходят именно дурнушки, ибо красавицы любят только себя.
— Боже, я так не хочу, чтобы вы, мои любимые мальчики, женились на дурнушках! — миссис Стайлс прижала к большим, карим, вечно строгим, но в это минуту затуманенным слезами материнской любви глазам платок, и погладила руку Найла, который всегда сидел ближе к матери, — Найл, обещай мне, что ты никогда не женишься на дурнушке!
Своего самого любимого сына миссис Стайлс готова была опекать до его старости, и горе было бы той девушке, которая захотела бы выйти замуж за ее малютку-сына!
— Что Вы, матушка. Я и не помышляю о женитьбе, — слегка сконфуженный, пробормотал Найл и снова устремил свой взгляд в тарелку.
— Ну, а ты, Лиам? Когда же ты уже женишься? Агнесс — очень подходящая тебе кандидатура!
Миссис Стайлс отложила нож и вилку, потому что в такие моменты она не могла есть. Ее тяжелые темные волосы были уложены в тугую прическу на затылке, а высокую, немного располневшую к среднему возрасту фигуру с пышной грудью обтягивало платье из бордового батиста; легкая жемчужная цепочка ожерелья подчеркивала бледную, величественную шею.
Лиам снова бросил беглый взгляд на мать.
— Да, Лиам, когда? — перекривлял Луи, за что получил полный строгости взгляд от миссис Стайлс.