Он висел в воздухе. Глаз был пронзен гвоздем, и жгучая боль понуждала гримасничать и напрягать шею, чтобы ослабить ее. Но боль не проходила и не уменьшалась, она была постоянной. И все же казалось, что это не важно. Рассудок не пострадал, он продолжал размышлять, не отвлекаясь от мучительных ощущений.
Уцелел и второй глаз. Он все время оставался открытым, ни разу даже не моргнув. Неведомо из каких миров он созерцал бескрайнюю панораму. Шеф находился высоко, очень высоко. Под ним лежали горы, равнины, реки, а по морям были рассеяны мелкие скопления цветастых парусов — флот викингов. На равнинах клубилась пыль: это маршировали огромные армии, там шла непрекращающаяся война между христианскими королями Европы и степными кочевниками-язычниками.
Он чувствовал, что если определенным образом прищурить глаза — единственный глаз, — то можно сосредоточиться на чем угодно, читать по губам командиров и всадников, воспринимать слова греческого императора или татарского хана в тот самый миг, когда они произносились.
Он осознал, что между ним и нижним миром парили огромные птицы, ни разу не ударившие крылом, лишь чуть подрагивали перья. Две пролетели вблизи, глядя яркими желтыми бусинами умных глаз. Их блестящие перья были черны, а грозные клювы — замараны: во́роны. Вороны, явившиеся выклевать глаза у повешенных. Он смотрел на них не мигая, как и они на него; они поспешно легли на крыло и отлетели прочь.
Гвоздь, засевший в глазу. Это что же, только он и держит на высоте? Похоже, так и есть. Но чем объяснить, что Шеф при этом жив? С гвоздем, забитым в дерево через череп и мозг? Прижатый к коре, он ощущал биение сока, устойчивый ток жидкости от невообразимо глубоких корней к далеким — человеку нипочем не добраться — ветвям.
Глаз снова пронзила боль, и Шеф скорчился; его руки по-прежнему висели, как у покойника. Вернулись вороны — любопытные, жадные, трусливые, хитрые, дожидающиеся малейшего признака слабости. Они устремились к человеку, хлопая крыльями; внезапно подлетели и тяжело приземлились на плечи. Однако он знал, что сейчас не нужно бояться клювов. Птицы льнут к нему в поисках защиты. Король на подходе.
Перед Шефом вдруг появилась человеческая фигура, вознеслась над земной поверхностью, от которой он отвел взор. Подлинное чудовище: обнаженное, с кровоточащими чреслами, с искаженным страшной мукой лицом. Разъятая спина вздыбилась, как вороновы крылья; грудная клетка съежилась и втянулась, с сосков свисало что-то губчатое. В руке это существо держало собственный хребет.
На миг они зависли лицом к лицу. Шеф сообразил, что существо узнало его. Узнало — и прониклось жалостью. Но оно направлялось за пределы девяти миров, чтобы исполнить какое-то новое предназначение, и вряд ли кто-нибудь мог последовать за ним. Почерневший рот дрогнул.
— Помни, — изрек несчастный. — Помни стих, которому я тебя научил.
Боль в глазу усилилась вдвое, и Шеф истошно крикнул и дернулся на своем гвозде, в путах, не позволявших ему шевельнуться, — мягких, заботливых, неподвижных руках. Он открыл глаз и увидел не девять миров, что лицезрел миг назад с огромного ясеня, а лицо Хунда, который держал иглу. Шеф снова взвыл, вскинул руку, и та подчинилась, с отчаянной силой вцепившись Хунду в плечо.
— Тише, тише, — сказал Хунд. — Все позади. Никто тебя не тронет. Теперь ты карл и зачислен в войско, в команду Бранда из Холугаланда, а прошлое забыто.
— Но я должен вспомнить! — воскликнул Шеф.
— Вспомнить что?
Оба глаза наполнились влагой — здоровый и пустая глазница.
— Я не помню, — прошептал Шеф. — Я забыл слова короля.
Книга 2
Карл
Глава 1
Тракт тянулся по плоской, хорошо осушенной земле на много миль, уходя от хамберских болот и пересекая южную половину обширной Йоркской равнины. Но Великая армия все равно продвигалась с трудом, ибо насчитывала восемь тысяч воинов, столько же лошадей, а еще были сотни обозников: ездовых, шлюх, торговцев да рабов на продажу. После них даже знаменитые каменные дороги римлян превращались в топкие тропы, где лошади по брюхо проваливались в грязь. Что до обычных английских тропинок и дорог, по которым гуртовщики перегоняли скот, то на их месте оставалось настоящее болото.
Бранд, славный из мужей Холугаланда, поднял забинтованную руку, и его отряд — длинная сотня и еще пятеро, три корабельные команды — ослабил поводья. Замыкающие — самые плохие воины в армии — немедленно обернулись и всмотрелись в серую влажную хморь, которую уже покидал свет осеннего дня.