Сам Маниакис родился на обочине дороги. Его отец тоже, о чем ему как-то рассказывала бабушка. Как бы сложна и прочна ни была паутина обычаев и церемоний, опутывавших жизнь империи, появление на свет именно в Красной комнате не являлось непременным условием наследования трона. Постельничему, конечно же, это было прекрасно известно, и Маниакис счел неуместным лишний раз напоминать об этом.
– Нет ли у величайшего каких-либо пожеланий или распоряжений? – спросил Камеас.
– Ничего такого, что стоило бы особого упоминания, – сказал Маниакис. – Но попрошу тебя иногда заглядывать сюда, дабы стряхивать с меня пыль.
– Не думаю, что процесс займет столь длительное время, – ответил постельничий с неожиданной уверенностью в голосе. – Мой опыт в таких делах, хоть и весьма ограниченный, подсказывает мне… – Камеас замолчал, поскольку его ограниченный опыт несомненно включал в себя роды жены Генесия, и распространяться на эту тему в присутствии Маниакиса постельничий посчитал невежливым.
О родственниках Генесия, живущих ныне в монастырях, Автократору периодически поступали доклады, суть которых можно было выразить двумя словами – “ничего существенного”. И, пока суть докладов оставалась таковой, это его вполне устраивало.
Камеас вновь исчез. Наверно, отправился отдавать последние распоряжения относительно подготовки пира, коим надлежало отметить рождение первого ребенка Автократора. Так было объявлено, хотя постельничий, конечно же, знал о существовании незаконнорожденного сына. Маниакис часто спрашивал себя, как поживает сейчас его любимец Таларикий. “Если Нифона подарит мне законного сына, столь же здорового и красивого, как это удалось Ротруде, я стану поистине счастливым человеком”, – подумал Маниакис.
Поскольку ему все равно не оставалось ничего другого, кроме как ждать, он набрался терпения и ждал. Иногда в кабинет заходил кто-нибудь из родственников, чтобы потрепать его по плечу и лишний раз пожелать ему и Нифоне удачи.
– Я знаю, как ты сейчас переживаешь, сынок, – сказал старший Маниакис. – Знаю, что тебе очень трудно; хотя, если послушать женщин, они рады были бы в таких случаях поменяться с нами местами.
Отец ушел, а вскоре в кабинет заглянула Лиция.
– Благодарение Господу нашему, – сказала она, – пока в Красной комнате все идет как надо.
– Да благословит нас Фос, – отозвался Маниакис, очертив у сердца магический круг – знак солнца. – Но ведь она находится там уже довольно долго, не так ли?
– Так кажется тебе, и наверняка так кажется Нифоне, – улыбнулась Лиция. – Но на самом деле прошло не так уж много времени. А подобные вещи, знаешь ли, не происходят мгновенно.
– Наверное, – не слишком уверенно ответил Маниакис. – У меня масса важных дел, которыми мне следовало бы заняться вместо того, чтобы сидеть тут, пытаясь спрятаться от самого себя. Я даже пробовал ими заниматься, но все валится из рук.
– Вот если бы ты мог ими заниматься, тогда бы я по-настоящему встревожилась, – засмеялась Лиция. – Империя не развалится на кусочки, лишившись на каких-то несколько часов твоего неослабного внимания. Думаю, если бы ты передал эту толстую пачку листов пергаменте Регорию, он быстро бы с ними разобрался. – В глазах Лиции плясали насмешливые искорки.
– Он управился бы с ними слишком быстро, – пробормотал Маниакис. – Меня такая головокружительная быстрота не устраивает. Он очень сообразительный парень, и я рад иметь его своим севастом, несмотря на то что сейчас рядом мой отец. Но он предпочитает смотреть на мозаику в целом, не обращая особого внимания на ее отдельные детали.
– Да. Из нас двоих такая способность досталась только мне. Но что толку? – Лиция скорчила гримаску. – Ведь я всего-навсего женщина.
– Вот если бы я мог сделать тебя моим севастом, а точнее, моей севастой… – начал было Маниакис.
– Прекрати меня поддразнивать! – Голос Лиции прозвучал более резко, чем обычно в таких случаях. – Мы оба прекрасно знаем, что это невозможно!
Маниакис взглянул на нее так внимательно, словно видел в первый раз.
– Извини, – медленно проговорил он. – Мне просто не приходило в голову, что у тебя есть желание принимать участие в государственных делах.
– Ладно, – вздохнула она. – Я не удивлена. Могло быть и хуже; ты вполне мог не понять, о чем я говорю, даже после того, как я тебе объяснила. Остается радоваться, что до тебя наконец дошло, о чем речь.
– Кузина, я так люблю тебя… – начал Маниакис.
– Если ты меня любишь, относись ко мне более серьезно! – оборвала его Лиция.
– Серьезно? Но я и так отношусь к тебе серьезно. И всегда относился. И если бы теперь были другие времена, я нашел бы способ тебе это доказать. Но сейчас империя вынуждена воевать с кубратами и макуранцами одновременно, а в такой ситуации нельзя заниматься нововведениями, предоставляя женщинам посты, которые доныне занимали только мужчины. Ты справишься с любыми обязанностями, я уверен, но это может вызвать брожение в умах, а как раз этого мы не можем себе позволить. Придется поискать какой-нибудь другой, более приемлемый способ.