– Прекрасная новость, – отозвался севаст. – Отчего же ты выглядишь так, словно макуранцы только что показались у Бычьего Брода? Неужели ты настолько беспокоишься за ее жизнь? – сообразил он наконец.
– Да, – ответил Маниакис. – Беспокоюсь. Повитуха предупредила меня, что если моя жена снова забеременеет… – Он замолчал, не желая произносить слова, которые могли бы оказаться дурным предзнаменованием, потом продолжил:
– Но именно Нифона захотела предпринять следующую попытку, как только мы сможем, поэтому… – Он снова умолк.
– Теперь я понимаю, отчего у тебя такое вытянутое лицо, – пробормотал Регорий, осенив себя знаком солнца. – Будем надеяться, Господь наш, благой и премудрый, не оставит своими заботами твою жену и вашего будущего ребенка.
– Остается только ждать, как повернутся события, вот и все, – хмуро сказал Маниакис. – Как же мне хочется, чтобы в нашей империи нашлось хоть одно такое место, где я смог бы влиять на события, а не ждать, пока стрясется нечто не зависящее от меня, но требующее моей незамедлительной реакции.
– Если кубраты действительно будут сидеть тихо, ты сможешь уже этим летом встретиться на поле брани с макуранцами, – заметил Регорий. – Ради такой возможности стоило потратить пятнадцать тысяч золотых.
– Если кубраты будут сидеть тихо, – с горечью отозвался Маниакис. – Если я смогу набрать и обучить достаточно солдат, чтобы дать сражение Абиварду и остальным генералам Сабраца. Если я найду опытных, надежных командиров, которые не побегут от железных парней. И если я соберу нужное количество денег, чтобы всем им заплатить. Хотя нет, после грабежа, который я учинил в храмах, деньги меня пока не заботят, зато я предвижу в будущем другие осложнения из-за своих действий.
– Парсманий никогда не побежит от макуранцев, – сказал Регорий. – Думаю, он будет только рад покинуть столицу и принять командование крупными силами.
Маниакис хотел было ответить сразу, но сделал паузу – теперь наступила его очередь изучать лицо Регория.
– Похоже, ты не слишком огорчишься, если Парсманий покинет столицу, – наконец проговорил он.
– По правде говоря, нет, – ответил Регорий. – Он слишком вспыльчив; его выводит из себя мысль, что ты не назначил его севастом вместо меня.
– Знаю, – согласился Маниакис. – Но я считаю несправедливым лишать тебя поста, с которым ты прекрасно справляешься. Может, отцу рано или поздно удастся вразумить Парсмания. Лично я в этом не преуспел. Но, по правде говоря, я ни в чем не преуспел с тех пор, как на мою голову возложили корону империи, Регорий открыл было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его и задумался, припоминая события, случившиеся со времени восшествия Маниакиса на трон. Его мысли легко читались по выражению лица; молодой севаст еще не вполне овладел придворным искусством скрывать, что у него на уме. После затянувшейся неловкой паузы он с трудом выдавил из себя:
– Думаю, дела вскоре пойдут лучше. Если на то будет воля Господа нашего.
– Да будет так! – отозвался Маниакис. – Когда мне придется вновь столкнуться с Абивардом, мне хотелось бы, чтобы в моем лице он получил равного противника. Пожалуй, мы с ним могли бы стать друзьями, если б не родились в разных государствах. Мы неплохо ладили, когда плечом к плечу воевали за то, чтобы вернуть Сабрацу трон Макурана.
– Да. И вот какова благодарность Царя Царей! – вздохнул Регорий.
– Когда он вторгся в пределы нашей империи, то заявил, что мстит за смерть Ликиния, – заметил Маниакис. – Возможно, тогда он и сам отчасти верил в свои слова. Разумеется, сейчас он заявляет то же самое, но ни один умный человек по обе стороны границы уже не принимает его слова за чистую монету.
– Но и граница проходит совсем не там, где проходила до вторжения макуранцев, – сказал Регорий, – а гораздо восточное.
– Верно. На это обстоятельство я должен обратить особое внимание, – вздохнул Маниакис. – Если у меня будет такая возможность. Глядя на то, как неважно обстоят дела здесь, в самом сердце империи, я иногда спрашиваю себя: не лучше ли мне вернуться назад, в Каставалу, чтобы продолжать борьбу, опираясь на землю, которую я действительно могу держать под контролем.
– Будь мудр, величайший, – встревожился Регорий, – никогда не повторяй подобных слов там, где тебя может услышать еще кто-нибудь, кроме меня, ибо нет лучшего способа посеять в Видессе настоящую панику. Кроме того, если тебе не удастся удержать в железной узде столицу, тебе тем более не удастся сделать это с целой империей!
– Ну, может, ты и прав, – ответил Маниакис, взвесив слова Регория. – Но все равно мне так хотелось бы управлять империей из такого места, где нет нужды опасаться предательства, находясь вне стен резиденции, и немедленного разгрома вне стен столицы.