Аранд лениво нес по прибрежной низменности свои замутненные илом воды. Когда чуть выше по течению оказывалась какая-нибудь деревушка, от реки начинало явственно тянуть сбрасываемыми прямо в нее отбросами. Маниакис давно взял за правило никогда не вставать лагерем в таких местах, где вода дурно пахла. Ему уже случалось видеть армии, таявшие, как снег под лучами весеннего солнца, в результате повального кровавого поноса. В таких случаях некоторые воины умирали, оставшиеся в живых мало чего стоили как бойцы, а те, кого болезнь лишь коснулась, в страхе разбегались по домам.
– Если у наших людей начнется понос, мы погибли, – сказал он Парсманию. – Подобная болезнь распространяется так быстро, что никакие маги-врачеватели не в силах ее остановить.
– Ты не сообщил мне ничего нового, брат мой.., ах да, величайший, – ответил тот. – Единственное доброе слово, какое я могу сказать о Иверионе, где мне пришлось проторчать незнамо сколько времени, так это что там всегда хорошая вода. Думаю, это одна из основных причин, почему именно там стоял наш полк.
– Значит, больше ничего хорошего об Иверионе ты сказать не можешь? – , переспросил Маниакис. – Придется припомнить тебе твои слова, когда придет время и я увижу твою жену. Интересно, что тогда скажет она?
– Без сомнения, нечто весьма захватывающее и достопамятное, – ответил Парсманий. – Зенония многих поразила меткостью своих высказываний по любому поводу.
– Она отважная женщина, раз решилась выйти замуж за одного из нас, – сказал Маниакис. – Тот, кто считает, что наш род состоит сплошь из робких, застенчивых людей, просто еще с нами не встречался. – В голосе Автократора прозвучал легкий оттенок гордости. В конце концов, репутация не слишком уживчивого, никому не дающего спуску человека не самая плохая вещь в мире.
Парсманий улыбнулся и кивнул в знак согласия, потом спросил:
– А как насчет Нифоны? Я ее не очень-то хорошо знаю, но похоже, она спокойно, даже охотно остается в тени.
– Наверно, ты не хуже меня знаешь: отношения между мужем и женой часто совсем не таковы, как кажется со стороны, – коротко ответил Маниакис.
Ему не хотелось объяснять, что, будь Нифона такой уступчивой скромницей, как всем казалось, она не ходила бы сейчас беременная.
– А когда ты собираешься женить нашего двоюродного брата Регория? – осторожно спросил Парсманий, тщательно маскируя свое недовольство тем положением, которое Регорий занимал при дворе.
– Думаю, об этом гораздо лучше позаботится его отец, – сказал Маниакис. – Дядюшка Симватий любит заговаривать зубы и притворяться, будто ему ни до чего нет дела, но если ему чего-нибудь надо, он добивается желаемого лучше любого другого нашего кровного родственника.
Если Парсманий и догадался, что последняя фраза косвенно предназначалась ему, он никак этого не показал.
– Но ведь последнее слово все равно за тобой, – настаивал он. – Ты же Автократор, в конце концов. Думаю, тебе не захочется, чтобы Регорий женился на девушке слишком благородного происхождения, ведь имея поддержку очень знатного семейства, он может попытаться выяснить, впору ли ему алые сапоги.
– Если тебе уже известны все ответы, брат мой, тогда зачем ты спрашиваешь? – поинтересовался Маниакис. – На самом деле я почти уверен, что Регорий никогда не предпримет попытки захватить трон. За последний год он воочию убедился, как нелегка доля Автократора, и, судя по всему, пришел к выводу, что такая роль ему не по плечу.
– Все может быть, – мрачно проговорил Парсманий. – Но ни о чем нельзя заранее судить наверняка.
Поскольку совсем недавняя история Видессии доказывала правоту его слов – ну кто мог предположить, что какому-то малозначительному капитану Генесию удастся убийствами проложить себе путь к трону? – Маниакису не оставалось ничего другого, как согласно кивнуть. А Парсманий тем временем продолжил:
– Без сомнения, тебе следует подумать о том же и в отношении замужества Лиции. Кем бы ни оказался ее будущий муж, близость к трону вполне может вскружить ему голову. Тебе придется приглядывать и за ним.
– Так я и сделаю, – сухо ответил Маниакис. Промелькнувшие в голове Автократора мысли о будущем муже Лиции заставили его почувствовать себя неуютно. Но, осознав это, он почувствовал себя еще более неуютно и беззвучно вознес молитву, попросив Фоса о том, чтобы Нифона благополучно разрешилась от бремени здоровым мальчиком.