– Шутка, высокочтимый Курикий, – сказал он, положив конец затруднениям казначея. – Всего лишь шутка.
Казначей постарался выдавить из себя улыбку, которая вышла кривой: после смерти дочери он отвык улыбаться.
– Скорее не шутка, величайший, а весьма яркая метафора того крайне затруднительного положения, в котором мы пребываем.
Маниакис подумал, что это одно и то же, но он знал, что пробелы в образовании не позволяют ему вступить в формальный спор с казначеем, а потому сменил тему разговора:
– Пока я не увижу, как полчища макуранцев или кубратов со всех сторон взбираются на стены столицы, высокочтимый Курикий, я намерен считать, что у нас еще остались надежды на лучшее будущее.
– Прекрасно сказано, величайший, – ответил казначей. – Мне как-то довелось слышать проповедь Агатия, в которой он утверждал, что уныние – один из смертных грехов, не заслуживающих прощения.
– В самом деле? – переспросил Маниакис с издевкой в голосе. – Вот уж не думал, что святейший хранит в тайниках своей души такой кладезь премудрости.
Курикий даже запыхтел от возмущения, чего и добивался Автократор.
Маниакис надеялся, что армия Абиварда окажется изрядно потрепанной в результате действий в долинах, на холмах и на пустошах юго-востока западных провинций, после чего генералу придется отвести войска на центральное плато, чтобы его воины могли отдохнуть и восстановить силы. Он даже обрадовался, когда ему доставили депешу, из которой следовало, что Абивард сыт по горло страной холмов. Но радость была недолгой. Буквально по пятам за вестником, доставившим депешу, прибыли разведчики, сообщившие, что макуранцы, вместо того чтобы убраться зализывать свои раны на центральное плато, большими силами направляются на север.
Неужели генерал двинется на север через прибрежные низины? – в смятении спрашивал себя Маниакис. Он не хотел в это верить, пока оставалась такая возможность, что, впрочем, продолжалось недолго. По тому, насколько быстро и целеустремленно двигался Абивард, стало ясно: он вновь намерен зимовать со своими войсками на берегу Бычьего Брода, прямо напротив Видесса. Маниакис долго изучал пергаментную карту западных земель, будто надеясь обнаружить на ней нечто ранее не замеченное.
– Может, нам все же удастся остановить их в долине Арандоса? – спросил он.
– Если бы у нас была настоящая армия вместо полудюжины полков, на которые можно рассчитывать, – мрачно ответил Регорий. – Остальные наши доблестные воины разбегутся с отчаянными воплями при виде первого “железного парня”.
Автократор только вздохнул. Если уж Регорий, при всей его напористости, считает, что макуранцев не остановить у Аранда, значит, действительно нельзя.
– Раз к югу от реки у нас оказалось достаточно сил, чтобы замедлить продвижение Абиварда, то может, мы все-таки наберем достаточно людей, чтобы остановить его? – Маниакис снова вздохнул.
Все воины, которыми располагала Видессия к югу от Аранда, были обитателями холмов. Они прекрасно сражались на родной земле, где им помогал каждый обрыв, каждое ущелье, каждый камень. Но на равнинах они уступали макуранцам не только числом, но и умением. Сердце Автократора требовало одного, голова твердила ему другое. Остановить макуранцев в долине реки невозможно.
– По крайней мере, этим летом мы дошли почти до Аранда, – попытался утешить двоюродного брата Регорий. – По сравнению с тем, что случилось в прошлом году после падения Амориона, это большой шаг вперед. И мы не распрощались окончательно со всеми западными землями империи, чего я очень боялся.
– Не распрощались? – горько спросил Маниакис. – Разве? Абивард ведет войска куда хочет, творит что ему вздумается, а все наши потуги для него не более чем комариные укусы. Так кому же принадлежат западные провинции? Нам или ему? Он проявил необычайное великодушие, позволив нам нынче летом слегка попользоваться нашей собственной землей, но не станешь же ты всерьез утверждать, что он ее нам вернул!
– Можно молить Господа нашего, дабы он явил нам чудо, – уклончиво ответил Регорий, – но особо рассчитывать на чудеса не стоит. Ибо если Фос начнет разбрасываться ими направо и налево, то они вскоре перестанут быть чудесами. Или я не прав?
Маниакис задумчиво заломил правую бровь:
– Может, послать за Агатием? Пусть побреет тебе голову и подберет голубую сутану посимпатичнее. Ты начал рассуждать в точности как клерик.