“Интересно, — подумала Рей, — про семью они поют всем, или только тем, про кого известно, что они сироты?”
Круглый сирота Рене Морель шмыгнул носом.
— Проходи-проходи! — монах улыбнулся. Несколько преувеличенно и натянуто, но Рене этого, конечно, не заметил.
— Я… Спасибо, святой отец, — ответил бедняга Рене и шагнул навстречу собственной погибели.
В привратницкой ей выдали монашескую рясу и стопку каких-то брошюр. Телефон и документы, как она и ожидала, отобрали, точнее, “взяли на хранение”. Книги оставили.
— “Приказ 66”? — с одобрением сказал монах, увидев обложку.
— С этой книги начался мой путь к истинной вере, — скромно сказал Рене. — Я знаю, что она не католическая, но…
Но именно на форуме “Приют спасенных душ”, где обсуждали эту книгу, она и познакомилась с неким пользователем под ником Général. Его упоминал и Финн, тоже попавший в умело расставленные сети. Рей отмечала, как ловко и четко, словно по методичке, этот загадочный Général обрабатывает наивных новичков. Сначала приглашает пообщаться в закрытый раздел “для избранных”, где толкает свои проповеди, а потом начинает втираться в доверие уже в личных сообщениях. Поет про особый потенциал, про то, что он “сразу понял, какой ты особенный”... Приглашение приехать в святое место тоже, конечно, не заставило себя ждать.
— Это хорошая книга. Ты молодец, Рене! Что ж, у тебя есть пара минут, чтобы переодеться. Ты как раз успел к вечерней проповеди!
“Умно, — подумала Рей. — Начнут промывать мозги на голодный желудок.”
Она была рада, что перекусила перед тем, как приблизиться к монастырю, а особенно — что выпила кофе, сваренный мадам Канатой. Кажется, именно благодаря ему она чувствовала себя по-прежнему бодрой и полной сил, несмотря на то что проторчала столько времени у стен обители.
Во дворе было пусто, но Рей не оставляло ощущение, что за ней наблюдают. Провожатый, чьи шаги гулко разносились по старой брусчатке, уверенно вел ее куда-то — она ожидала увидеть что-то вроде отдельного здания, где живут монахи, но направлялись они почему-то наискосок, к правой монастырской стене. Рей с удивлением поняла, что по всему периметру к внешней стене, оставшейся от старого аббатства, примыкала еще и внутренняя — низкая и толстая — и в ней виднелся ряд дверей. Так что это — кельи? Хм… Как им удалось получить разрешение на такие значительные переделки? Аббатство было памятником архитектуры! Черт, люди, живущие в некоторых старых домах, стену просто так просверлить не могут, а тут… Да, департамент культурного наследия явно… смотрел куда-то в сторону! Интересно, почему… Хотя для секты все было вполне разумно и удобно устроено: монахи как на ладони, наверняка тут кругом камеры. Выйти из кельи так, чтобы тебя никто не заметил, невозможно…
Провожатый как раз распахнул одну из дверей и жестом пригласил ее войти. Там и в самом деле оказалась маленькая комнатка с умывальником, узкой кроватью и вешалкой. Крошечное оконце, утопленное в толще стены и забранное решеткой, едва пропускало свет. А еще — отметила Рей — изнутри нельзя было запереться. Ни засова, ни щеколды.
Она сняла куртку, кинула рюкзак на кровать и натянула полученную рясу прямо поверх свитера, грея дыханием озябшие руки. Интересно, жил ли тут кто-то до нее? Что с ним стало? Есть ли в комнате камеры? Но времени осматриваться не было. Ее провожатый ждал под дверью.
— Ну, как тебе твоя комната? — участливо поинтересовался он. — Как у отцов-пустынников, правда? Мы тут тоже в каком-то смысле в пустыне, кругом сплошной лес…
— В ней есть все необходимое… — мудро ответил Рене. — И ничего не отвлекает от главного.
— Молодец! Думаю, ты без труда впишешься в нашу жизнь, Рене. В отличие от большинства твоих сверстников, ты умеешь отличать важное от второстепенного. Но это, конечно, не значит, что тебе не нужно руководство!
— Мне очень нужно руководство, — согласился Рене.
“О, это обещание принятия и понимания! — подумала Рей. — Да, именно это бедному Рене и надо!”
— Хорошо, что ты это понимаешь. Но давай поторопимся, мы же не хотим опоздать на проповедь!
В полутемной церкви уже собралась вся братия. Несколько монахов сидели в хоре, на выглядящих подозрительно удобными сиденьях-мизерикордиях. Прочие — монахи рангом пониже и послушники — расположились на обычных скамьях в центральном нефе. У пюпитра стоял высокий рыжий монах, который, едва Рей с провожатым вошли в церковь, воздел руки и провозгласил:
— Братья! Возрадуемся! Сегодня на истинный путь спасения встала еще одна душа — Рене! Добро пожаловать, Рене!
Он захлопал, и остальные последовали его примеру. О, бедный Рене! Как он был ошеломлен тем, что ему тут рады…
— Садись же, Рене! У тебя наверняка есть вопросы… Сомнения? Может быть, сожаления? О! Не бойся, ибо ты выбрал истинный путь к спасению…
Рыжий монах — не его ли имел в виду Бомон? — говорил что-то очень эмоциональное про единение, избранность и путь к спасению, и, к удивлению Рей, слушатели быстро впали в транс. Похоже, тут не обошлось без НЛП и долгой психологической обработки, иначе сложно было объяснить, почему все слушали проповедь, заливаясь слезами, и с одухотворенными лицами выкрикивали “аминь” так, будто на них только что снизошло божественное откровение.
Рей решила, что Рене будет реагировать сначала несмело, стесняясь, но потом втянется — всеобщий восторг был заразителен, особенно для наивного мальчишки.
— Да! — крикнула она вместе со всеми. — Да, укажи мне путь!
По спине вдруг пробежал холодок. Казалось… Казалось, что кто-то на нее смотрит. Тяжело. Недобро. Жутко. Но все же заняты проповедью, кто же так… Она внимательно прислушалась к ощущениям: странный взгляд шел откуда-то справа.
Опустив голову в молитве, Рей чуть повернулась, чтобы взглянуть в ту сторону, и… едва удержала тихий вскрик. У одной из колонн стояла черная тень — силуэт высокого, крупного мужчины в монашеской одежде. Его фигура, казалось, поглощала свет, словно была создана из вечной холодной тьмы. Лицо было скрыто под низко опущенным капюшоном, но Рей все равно чувствовала, что его взгляд прожигает ее насквозь.
Чудовище из ее сна!
— Боже, — с внезапной искренностью прошептала Рей, — помоги мне.
***После зажигательной речи рыжего проповедника и громких экстатических совместных выкриков (Рей про себя назвала это “тимбилдингом”) наступила неожиданная тишина. Из присутствующих будто выкачали все силы: послушники и монахи хором испустили короткий вздох и замерли, молчаливые и опустошенные. Рене Морель замер вместе с ними, опустив глаза и сложив руки на коленях, — раз никто не двигался, значит, так надо.
Наконец коротко прозвонил колокол, лампы погасли, в полутьме монахи поднялись со своих мест и молча двинулись к выходу. Не было ни разговоров, ни шепота, только шелест длинных черных одежд. Рей успела заметить, что рыжий проповедник исчез, должно быть, пошел в сакристию. Она украдкой глянула в сторону колонны, где видела во время проповеди черную фигуру огромного монаха, — там больше никого не было. Почему-то ей сразу стало легче дышать.
Выходя из церкви, монахи набрасывали на головы капюшоны, и, все так же глядя в землю, друг за другом направились к невысокой одноэтажной пристройке, в которой Рей угадала трапезную. Однако никакой ужин, как можно было бы предположить на первый взгляд, их там не ждал: у входа стоял монах-распорядитель, который клал всем по очереди в протянутую руку спрессованную лепешку — то ли из зерен, то ли из чего-то еще, вроде смеси для фитнес-батончика, — Рей толком не успела разглядеть.
Рене Морель, как и все, получил свою порцию еды и пожелание “чистых ночных помыслов”. Впрочем, распорядитель добавил еще, что зайдет за Рене утром до общей молитвы: вновь прибывшего юношу должны определить на послушание.
Сунув в карман рясы странный “паек”, Рей огляделась: монахи и послушники расходились по своим кельям. Сумерки сгущались все сильнее. Медленно и незаметно наползал туман, холодало, и брусчатка монастырского двора стала скользкой от мороси, а в тишине наступающего вечера скрип захлопывающихся то тут, то там дверей казался особенно тоскливым и неприютным.