С год, наверное, мне было не до сицилийской маммы, не до АЛИ и римских воспоминаний. Только раз я вспомнил о Джеке Стюарте, прочитав в русской газете, где стал работать корректором, о том, что Елена Строева покончила с собой. О CIA мне приходилось вспоминать едва ли не каждый день, однако не в связи с АЛИ, но общаясь с коллегами по «Новому Русскому Слову» (оно же — «Русское Дело» моих романов и рассказов). Оказалось, что CIA активнейшим образом участвует в русско-советской жизни. Редактор газеты Яков Моисеевич Цвибак, он же журналист Андрей Седых, он же Моисей Яковлевич Бородатых моих художественных произведений (я снимаю здесь с него псевдоним, потому как сейчас он выскажет нечто, что я оставляю на его совести), сказал мне как-то, будучи в хорошем настроении, что все русские печатные органы, так же как и радиосервисы за границей, существуют на субсидии CIA.
— Кроме нас, молодой человек. Мы единственная русская газета, содержащая себя сама. И ежедневная газета, заметьте…
— А «Русская Мысль», Яков Моисеевич?
— И парижская «Русская Мысль», да простит меня многолетняя моя подруга Зиночка Шаховская. «Русская Мысль» и была задумана и основана в 1946 году, в самом начале холодной войны, именно как пропагандный рупор Соединенных Штатов.
Яков Моисеевич ничего против CIA не имел, он лишь справедливо гордился своими финансовыми и организаторскими способностями. Он предпочитал взимать пожертвования на газету с полуживых старушек. Следует отметить и тот факт, что лишь огромное количество коммерческих объявлений отличало газету Седых/Цвибака от газет, финансируемых CIA.
В феврале 1976 года в пене страстей и брызгах крови закончилась наша с Еленой совместная жизнь. Избитый судьбой, потерявший работу, квартиру, жену, я метался по супергороду и пытался начать новую жизнь. Среди прочих нелепых поступков, совершенных мною тогда, значится и визит к экс-директрисе АЛИ, носатенькой Людмиле Торн, с которой я познакомился у просверливаемых дверей.
— Позвони Торнихе, не будь дураком! Она сейчас устраивается в Нью-Йорке… АЛИ в Риме закрыли, — сказал мне приятель — корректор «Нового Русского Слова», откуда меня уже выгнали. — Квартиру она нашла, работу ей найдет CIA, эмигранты говорят, что она ищет себе мужика. Многих уже перепробовала. Позвони ей.
— И что? — сказал я. — Я не могу даже встретиться с ней в баре. Мне нечем заплатить за дринк!
— Напросись к ней в гости, нужно быть авантюристом! Не забывай, что у тебя есть преимущество. Ты был мужем красивой женщины. Милые дамы — стадные животные, у них необычайно развит инстинкт имитации. Если такая женщина с ним жила… значит, в нем что-то есть… Хорошо бы попробовать… Вот она тебя и попробует. Зацепишься, CIA найдет тебе работу…
Я думаю, сам он был бы не способен осуществить свои же советы. Я был способен. Плюс мне нечего было терять. Я позвонил Людмиле Торн и сказал ей, что от нее зависит моя жизнь. Не исключена возможность, что я именно так в тот момент и думал.
— Я не совсем представляю, чем я могу вам помочь, — сказала она. — И почему именно сегодня? Мы не можем увидеться в другой день? Завтра, к примеру?
— Нет, — сказал я. — Завтра будет поздно.
Трудно не сорваться на ложный тон и дать должное толкование моему тогдашнему состоянию. Сейчас в моем отношении к Лимонову 1976 года явно видно этакое подтрунивание. И тогда, я вспоминаю, я ощущал временами, что играю мужа, брошенного любимой женщиной, и переигрываю. Однако большую часть времени я рычал и плакал как следовало, по-настоящему, и умело гнал прочь мои собственные сомнения.
Выпив для храбрости, я отправился к CIA-вумэн. «Иду ебать агента CIA», — развязно размышлял я по пути. Несколько раз оглядевшись по сторонам, я даже пощупал свой член под кожаным пальто. В порядке ли?.. Однако развязность покинула меня, как только я прикоснулся к звонку ее квартиры. Дверь отошла. Лицо, пудреный нос, светлые глаза, встретившие меня, выражали настороженность. Я понял, что она сожалеет уже, что уступила моему давлению.