— А кто ей запретит?
Иногда я поражаюсь титаническому терпению моего мужа. И не только ему, он выдаёт гениальный для любого возраста ответ:
— Сердце.
И ребёнок удовлетворяется. Полностью. И тут же запускает новую серию вопросов:
— Мам, когда Айви приедет?
— Ну… после обеда, наверное.
— Почему так долго?! — стонет.
— Пока проснётся, пока позавтракает, пока Соня малышей соберёт, пока доедет — ты же знаешь, как много времени это отнимает.
— Тогда давайте мы к ним поедем?
— Это неплохая мысль, но мы уже договорились…
— Так передоговоритесь! Почему я должен целый день ждать? Аж до вечера! — восклицает, переворачиваясь и вскакивая на коленки.
— А ты не жди! Займи себя чем-нибудь! — снова поучает сына Алекс.
Амаэль насуплено смотрит сквозь длинную кудрявую чёлку на отца, а я машинально тяну руку, чтобы убрать её в сторону и освободить его глаза от этой копны.
— Сынок, давай я постригу тебя, ты совсем ничего не видишь уже из-за своих волос! — в который раз прошу.
— Они мне не мешают, — коротко отрубает.
— Тогда я буду привязывать тебе бантики!
— Но-но! — шутливо одёргивает меня муж. — Я этого не позволю! Я же в своё время не окосел!
— Ты в сорок лет ослеп! — парирую.
— Это вообще из-за другого… это возрастное!
— Никогда нельзя знать наверняка!
— Ладно, не ругайтесь! Давай завтра, мам?
И это уже сотое «завтра», если не двухсотое. Я обречённо вздыхаю, приглаживая волосы сына в сторону, стараясь завести их за ухо, но они настолько густые, кудрявые, упрямые, непокорные, что мгновенно выпрыгивают обратно, мешая моему ребёнку видеть.
— Твои так же сильно вились в детстве? — спрашиваю у мужа.
— Наверное, — отвечает. — Я уже не помню. Но ты себе даже представить не можешь, какая это пытка — стричься!
— Конечно, не могу. Я ведь никогда не стриглась.
— Вот… вот не нужно с мужем так разговаривать! — возмущается. — Ему неприятно!
— Как, так? — смеюсь.
— Дерзко! — и в его глазах осуждение.
— А как надо?
— Ласково!
— После того, как он выдал свой очередной идиотский урок?
Глава третья. Просто воспоминания
После слова «урок» Алекс мгновенно умолкает и переключается на Амаэля, потому что с данным словом связано слишком много ошибок его и его старшего сына. Уж очень в роду Соболевых мужчины любят эти уроки и, преподавая их, перегибают иногда палку, да так, что сами потом не знают, как последствия преподавания разгребать.
Но жизнь складывается так, как складывается, и мы проживаем её, нося прошлое на своей шее, словно ожерелье, с каждым годом добавляя новые и новые бусины. У нас с Алексом в последнее время только ровные и красивые, радующие глаз, доставляющие радость. А бывало ведь по-всякому. Много чего произошло, но сейчас, глядя на повзрослевший, поседевший, но всё такой же красивый профиль своего мужа, я думаю о том, как он мне дорог, как бесконечно любим. И теперь, в настолько глубокой зрелости, меня всё чаще посещает мысль, что не случись всего того, что случилось, не было бы нас таких, какие есть — умеющих ценить и любить. Ведь эта истина «Имея, не храним, потерявши, плачем» слишком избита и банальна, чтобы вовремя вынести из неё науку, каждый набивает свои шишки сам. Но зато потом, если справишься, выстоишь схватку с судьбой или собственной глупостью, лежишь вот так утром воскресенья в супружеской постели, разглядываешь лицо и плечи мужчины, которого, кажется, знаешь так же хорошо, как и себя, и мысленно благодаришь Вселенную за то, что он у тебя есть, что живой и дышит рядом, отвечая на бесконечный поток вопросов вашего сына. А он поднимает глаза, и в них, помимо прочего, ты ВСЕГДА находишь его благодарность тебе за детей, любовь, дом, наполненный твоим теплом. Сколько раз этот человек был близок к той грани, ступив за которую, он мог бы исчезнуть совсем из нашего пространства и времени? Думая об этом, я падаю в такой котёл леденящего душу ужаса, что глаза мгновенно наполняются слезами.
— Мы решили после завтрака на горку идти, Лерусь! — словно издалека доносится голос мужа, заставляя меня вынырнуть из мрачных дум, вернуться в настоящее.
Он замечает моё внезапно упавшее настроение и тут же притягивает к себе, совершенно забыв об Амаэле:
— Что ты? — спрашивает, целуя в висок и у края глаз, туда, где у меня полным ходом уже имеются мелкие, но всё-таки морщинки. — Что ты, родная моя, — шепчет. — Тебе плохо? Ты хочешь мне что-то важное сказать? Я обидел тебя? Ну прости меня, прости дурака…