Конечно, всё то, что делала я, могла бы выполнять и сиделка, и Мария часто настаивала на этом, но вряд ли профессиональная нянька стала бы кормить Алекса с ложечки, выдумывать разнообразие, чтоб только накормить, обнимать его, когда ему совсем плохо, говорить поддерживающие слова именно тогда, когда они действительно нужны, отдавать ему своё тепло, нежность, силы, быть на страже его жизни, следить за лечением и при каждом ухудшении настойчиво вызванивать доктора, дабы убедиться, что оно укладываются в рамки медицинского понятия «пределы нормы». Как объяснить ей, его двоюродной сестре, что в такие моменты не сиделка нужна Алексу, а близкий, родной человек, что в болезни, особенно такой жестокой как эта, ему необходимо тепло и забота, поддержка, а не протокольная помощь, строго описанная по пунктам в контракте на оказание услуг.
И я отдавала ему нежность, всю, какая была во мне, а было её много, как выяснилось, очень много. Она копилась долгие годы жизни с нелюбимым мужем, а ведь я не жалела её, просто она никому не была нужна. Теперь в ней купался другой, он утопал в ней, словно в ласковом белом облаке, он исцелялся в моих руках.
Однажды в дождливый вечер Алексу полегчало, тошнота его, наконец, отпустила, и он, ослабленный, лежит в своей спальне на боку, обнажённый по пояс, худой, обритый. Я впервые набираюсь смелости и укладываюсь рядом, однако не касаюсь его, и мы долго смотрим друг другу в глаза. В его взгляде усталость и что-то необъяснимое, нечто такое, что очень меня трогает, терзает. Этот момент чётко отпечатывается в моей памяти, потому что наделён особенным для нас смыслом.
Пережитое за последний месяц настолько нас объединило и сблизило, что со мной, запечатанной во многих смыслах личностью, случается неожиданный порыв: я касаюсь его плеча там, где начинается татуировка, и провожу по ней ладонью. Алекс закрывает глаза и едва улыбается, наслаждаясь моей скупой лаской.
Вот, оказывается, что ему нужно: ласка. Для такой холодной женщины, как я, это открытие. Я придвигаюсь ближе настолько, что могу слышать дыхание и ощущать тепло тела мужчины, которого теперь уже осознанно и отчаянно люблю. Не открывая глаз, он вдруг обнимает меня в таком нежном порыве, что на мои глаза наворачиваются слёзы, и это не жалость или боль, это любовь.
Алекс настолько слаб, что даже в таком трогательном и долгожданном моменте нашей первой за годы нежности не может продержаться дольше десяти минут и скоро засыпает. Я закрываю глаза и присоединяюсь к его дрейфу.
Мы впервые прикоснулись друг к другу в тот вечер, не считая моих манипуляций с инфузиями и перевязками. И именно тогда его измученный, уставший мозг принял одно очень важное решение.
{R. E. M. - Everybody Hurts (Live at Glastonbury 2003)}
Я понимала, как сильно была нужна ему в то время, и хотя моя миссия порой бывала невыносимой, иногда случались моменты, ценнее которых сложно представить. Это были волнующие чувственные мгновения, многому нас научившие и по-настоящему открывшие друг для друга.
Алекс пытается подняться со своей постели, я спрашиваю:
- Куда ты?
- Хочу душ принять.
- Прости, но объективно в нём нет такой уж необходимости. Ты принимал его вчера, - я стараюсь быть мягкой, но мне сложно.
- Вообще, это нужно делать как минимум дважды в день, - говорит, подняв на меня глаза.
- Конечно. Но не в том состоянии, какое у тебя сейчас. Ты постоянно спишь и не двигаешься, тебе нечего смывать с себя, поверь, всё в порядке.
- Мне правда нужно, - снова пытается встать, но опять не может, потому что у него головокружения, иногда настолько сильные, что он не может удержаться на ногах.
- Хорошо, хочешь мыться, будешь делать это вместе со мной. Я не желаю повторения прошлого раза! - отрезаю, потому что теряю терпение.
Прошлого раза... а в прошлый раз было всё тоже самое: его упорнейшее желание помыться в душе и его полнейшая неспособность это сделать. Я стараюсь относиться к его желаниям и потребностям с пониманием и уважением и поэтому позволяю уединиться, а сама в это время сижу на нервах и в страхе: как бы он не убился там, в полнейшей самостоятельности.
И вот «в прошлый раз» я сижу и слушаю шум воды уже слишком долго. Не выдерживаю, зову его, ответа нет, и у меня обрывается сердце. Сломя голову бросаюсь в душ, открываю дверь и вижу: он лежит на полу без сознания. Хватаю его голову и бью по щекам, а у самой слёзы, паника и нервы на пределе: я же не знаю, может он и умер уже! Но нет, медленно открывает глаза, пытается сосредоточиться, видит меня, рыдающую и прижимающую его голову к своей груди, и говорит вначале спокойно: