Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Сердце стучит. Кровь стучит. В унисон, прямо в висках, стискивает их, давит.
«Я его знаю... Яник? Ярик? Явик, верно! Хороший паренёк... добрый... был...»
Наконец разум начал лихорадочно навёрстывать упущенное и Содал осознал, что творится вокруг. Увидел свой кинжал, схватил, рывком поднял себя на ноги. Вокруг мелькали силуэты: кто-то кричал, кто-то падал, кто-то умирал, а кто-то, как Явик, уже умер. Кто побеждает было не ясно. Словно оказаться в хороводе тотентанца. Только вокруг все танцуют, а ты - стоишь столбом. Словно тебе отказали в празднике смерти. Но, надолго ли?
Его резко толкнули в плечо, пещера пошатнулась. Содал устоял, увидел лежащего ничком солдата без шлема, с пробитой головой. Из страшной дыры в затылке хлестала кровь, окрашивая белокурые волосы в бардовый оттенок. Виднелись розовато-жёлтые кусочки содержимого черепной коробки.
Чародей едва успел заметить движение и пригнулся - тяжёлая, шипастая палица пронеслась в дюйме от головы. Недолго думая ударил в ответ, наугад. На счастье, попал - рука почувствовала препятствие, клинок вошёл в плоть, на пальцы брызнуло горячим. Выдернув кинжал из живота разбойника, Содал отступил, глядя, как убитый им человек медленно оседает и расплывается, словно почти догоревшая свеча.
Неожиданно увидел Тавоса. Тот, наконец, едва повалил огромного детину в волчьей шкуре на плечах, взмахнул мечом и убил врага на месте двумя точными ударами в голову. Вояка выдохнул, согнулся от усталости, взял секундную передышку. Позади него промелькнула тень с занесённым над головой мечом. Тавос, даже если бы и увидел врага, все равно бы не успел уклониться. Содал действовал по наитию.
Резко вскинул руку, разжёг Стамнос, призвал доселе спящую Силу. По запястью пронеслась дрожь, пальцы обожгло знакомым, слега приятным холодком, кончики укололо сотней иголок. Из ладони и подушечек вырвались тысячи мелких разрядов, за мгновенье сплетясь искрящейся молнией. Грохнуло, сверкнуло бирюзой. Едва уловимый росчерк, оставляя в глазах боль и рябь, стрелой пронёсся сквозь пещеру и вонзился в грудь разбойника. Человека швырнуло в стену, да так, что аж хрустнуло. На пол повалился исходящий паром мешок с костями. Запахло грозой, но сильнее - палёным волосом и горелым мясом.
Тавос, лёжа на боку, ошалело обернулся к почерневшему трупу за спиной. Содал опустил руку, осмотрелся. Сражение закончилось. На ногах, тяжело дыша, стояло трое солдат. На земле кто-то тихо скулил, кто-то подвывал. Остальные не двигались. Пещеру покрывали недвижимые фигуры в разных позах. Чародей облизнул пересохшие губы. Тавос уже был на ногах и носком сапога трогал убитого Содалом разбойника. Тихо выругался, подковылял к чародею, протянул ему руку и хрипло прокаркал:
- Благодарствую... С меня должок.
- Что... теперь делать?
Глаза вояки прищурились, губы скривились. Он смачно харкнул на землю и мрачно усмехнулся.
- Что-что... Собирать жатву, чаровник. Большего у нас теперь нет.
***
Содал стоял на балконе замка. Встречал рассвет. Нежился в первых лучах солнца. Глубоко вдыхал свежий, ни с чем не сравнимый и сладостный, как сама жизнь, запах леса. К сожалению, всех этих чудес человек обычно не замечает, пока едва не лишится. Да и эфемерность от перерождения всё равно длится недолго. Но все же это приятно, чертовски приятно, вновь почувствовать себя живым.
С момента сражения в логове разбойников прошло два дня. В той драке погибли четверо солдат Тавоса и восемь головорезов. Последние двое, включая атамана, умерли спустя пару часов, от полученных ранений. Их предводитель - высокий, лысый мужик, заросший ржавой бородой по глаза болотного оттенка, на смертном одре сознался во всех преступлениях. Содал присутствовал при исповеди.
Его звали Хагольдом. Некогда он являлся мелким йоменом здешних земель, пока их семья не оголодала, а ему не пришлось бросить всё и уехать за лучшей долей. В итоге тянул лямку наёмника последние десять лет. Когда вернулся, оказалось, что оба брата, жена и дочь, ради кого рубился все эти годы, померли от лихорадки. Небольшой надел отобрали и передали другой семье. Будущий убийца просился к соседям на постой, но его отовсюду выставляли, плевались и гнали. Не зная, куда теперь податься и чем зарабатывать на жизнь, Хагольд двинул на юг и со временем попал в банду, разбойничающую южнее Мортонара. Затем, когда атаман помер, он занял его место.
Хагольд рассказывал, с пузырями крови на губах, что так был обозлён на бывших земель, которые не пустили, не пригрели, прогнали обездоленного и побитого жизнью земляка взашей, что захотел отомстить. Это он - рассказывал даже с некой гордостью - привёл свою банду на родину, он придумал дерзкий план, он приступил к его исполнению. Грабили и били людей беспощадно, не оставляя живых. Знали, что их будут искать. Но, также знали, что если в округе заведётся кто-то пострашнее, кто-то более жестокий и страшный, чем разбойники, вселяющий ужас в сердца крестьян своими кровавыми злодеяниями, то все силы бросят на поиски этого «кого-то». Вот и придумали страшного мономана, который убивал женщин и детей, а затем оставлял на трупах жуткие и мистические символы.
С еще большей гордостью, почти бравадой, атаман рассказывал о том, как ему в голову пришла эта идея. У него раньше брат был - хоть и грамотный, но все равно балбес! - который учёным себя мнил, увлекался всей этой дурью волшебной, а все деньги тратил на бесполезные книги. Собственно, брат и обучил его грамоте, а Хагольд, уходя из дома, стащил у него пару книг, да только втюхивать такое доброе было некому. Так и протаскался с лишним скарбом все годы. От безделья листал на привалах, изучал, запоминал. Когда с бандой только начинали убивать и грабить, решил попробовать и сработало - люди тут же зашептались о колдуне-безумце. Дальше было проще: знай только, время от времени прирезай какую-нибудь дитятку с мамкой, да разделывай тела пострашнее. Люд во что хочешь поверит, ты только запугай хорошенько! А резать крестьян, дело-то нехитрое - вся его банда состояла из таких же, как и сам Хагольд, бездушных машин для убийства, которых вылепила и опалила, извечная междоусобица людского рода - Война.
Пока атаман рассказывал свою жуткую историю, слушающие вели себя по-разному. Кто-то из солдат беззвучно плакал. Кто-то, с холодной ненавистью в глазах, смотрел на главаря разбойников. Кто-то не выдерживал и хватался за оружие, но его останавливали первые и вторые, да грозный взгляд хмурого Тавоса. Лишь Содал испытывал странные и смешанные чувства. С одной стороны, он ненавидел это грязное, пропахшее мочой, костром и потом существо, уже не человека, а монстра, которое так сильно обозлилось на земляков, что переступило через последние грани души, которые отделяют дикого зверя от человека. С другой стороны - его было даже немного жаль. Лишь самую малость, ибо Хагольд, с безумным спокойствием в пустых и холодных, как у рыбы, глазах, абсолютно и полностью осознавал, что творил. И, отчасти, в том, к чему он пришёл, думал Содал, были виноваты люди.
В конце концов силы покинули атамана, он закашлялся, рыгнул кровью на грудь и замолчал. Просто сидел, привалившись спиной к дереву, тяжело и хрипло дышал, смотрел на преисполненные ненависти лица и отрешённо ожидал дальнейшей участи. Тавос, то ли сжалившись, то ли не выдержав, а скорее всего - просто устав, вытащил меч, быстро подошёл к атаману и коротко размахнувшись, ударил острием в висок. Хрустнуло, брызнуло, Хагольд беззвучно завалился набок, заливая сочную зелень густым багрянцем. Стекленеющие глаза остались всё так же спокойны. Солдаты закричали от злости, ведь у них только что забрали справедливую месть. Мрачный Тавос, сильно удивив Содала, ответил, мол, месть для дураков и кретинов. А бешенную собаку убивают тихо и быстро, пока не цапнула. Порядок постепенно восстановился.