Владимир Смирнов
МОНОМИФ
Содержание
ИНЫХ УЖ НЕТ, А ТЕХ ДОЛЕЧАТ
Сказка о царе-султане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидо Гверре и о прекрасной царевне Лыбедь (Герой-невозвращенец)
ТОРМОЗА ПРИДУМАЛИ ТРУСЫ!
Темная сторона мифа (Антагонист)
ЭТА ОПЕРАЦИЯ ЗОВЕТСЯ ДЕФЛОРАЦИЯ
Женский вариант мифа. Тотем и табу девственности (Невеста)
ШИЗОМИФ
Мифологичность шизофренического и мистического переживания
МАРКСИЗМ: ВРЕМЯ СНОВИДЕНИЙ
Внутренние противоречия марксистского восприятия времени и их отражение в текстах Андрея Платонова. Мифы сотворения и конца света. Современная эсхатология
В этом сборнике представлены несколько лекций, прочитанных мною на психоаналитических пятницах в Восточно-Европейском институте психоанализа и в Санкт-Петербургском гуманитарном институте (Институте психологии и сексологии) и объединенных общей темой — феноменом универсального мономифа. Впоследствии в текст были внесены незначительные изменения и дополнения, не касающиеся сути изложенного материала.
Психоаналитические пятницы были ярким явлением в культурной жизни Петербурга, и я счастлив, что мне довелось участвовать в этом захватывающем процессе. За что я безмерно благодарен всем организаторам и участникам наших встреч, и особенно Владимиру Медведеву и Михаилу Решетникову.
Психоаналитические пятницы не прошли бесследно. Выступления Медведева вышли двухтомником «Сны о России» (СПб, 2004), «Случай Вени Е.» Никиты Благовещенского издан отдельной книгой (СПб, «Гуманитарная академия», 2006), «Странный человек Петербург» Дмитрия Рождественского вошел в сборник «Russian Imago 2000» (СПб, «Алетейя», 2001). В тот же сборник попали и две моих пятницы: «Фантазии глубокого проникновения» и «Митьки никого не хотят!».
Лекции, вошедшие в эту книгу, ранее нигде не публиковались. Поэтому хочется сделать несколько предварительных замечаний о них (хотя в какой-то степени это касается и всего прикладного психоанализа).
Данные тексты не претендуют на истинность. Это скорее описание способа видеть, опыты с изменением угла зрения. И здесь ни в коем случае не работает метод «делай как я!»; здесь можно говорить лишь о «посмотрите, как еще можно сделать — и сделайте по-своему».
Символы у нас общие, но ассоциации могут быть очень индивидуальны. И чем больше расхождение — тем сильнее сомнение в правильности чужих интерпретаций. Это не значит, что нужно спорить с автором, доказывая его неправоту. Это значит лишь, что предложенная система вам не подходит. Но вы можете создать свою систему интерпретаций, полную и внутренне непротиворечивую. Как это сделать?
Предлагаемые вам тексты по сути и есть описание такого способа.
ИНЫХ УЖ НЕТ, А ТЕХ ДОЛЕЧАТ
Сказка о царе-султане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидо Гверре и о прекрасной царевне Лыбедь
(Герой-невозвращенец)
Прочитано 23 апреля 1999 года на психоаналитической пятнице в Восточно-Европейском институте психоанализа
Четверть века назад, перед очередным юбилеем Пушкина, был объявлен конкурс на лучший памятник поэту. Третье место занял проект — стоит Пушкин и держит в руках томик «Малой земли» Брежнева. Второе место — стоит Брежнев и держит в руках томик Пушкина. Первое место — стоит Брежнев и держит в руках томик «Малой земли». Что-то кроме шуток объединяло в то время занудного маразматика Брежнева и великого Пушкина. Что же это было? Какова на самом деле высшая форма признания для гения? Непризнанных талантов море, но состоявшимся гений считается, лишь став классиком, то есть попав в школьные программы и став элементарно скучным для школьников.
Попадание поэта в школьную программу также автоматически означает принудительное заучивание наизусть. При выполнении домашних заданий по литературе Пушкин порой вызывает у школьников и куда более яркие негативные чувства. Но даже при самой щадящей форме ознакомления — пассивном прослушивании текстов — полюбить классика непросто. От поэта ждут откровения — а получают всегда deja vu (и это еще мягко сказано). Школьник — как зритель, которому бестактный сосед уже успел рассказать, чем закончится фильм. Для него все обаяние таинственного путешествия к неизвестному окончанию необратимо потеряно.
Можно определить литературную классику как «книги, которые перечитывают». Причем даже не «первый раз читают, а потом перечитывают». Похоже, перечитывание и начинается с самого первого раза. Английские школяры не любят Шекспира, испанские — Сервантеса; хорошо что и нашим есть от кого зевать. Почему так происходит? Это проблема экзистенциала речи. Речь есть способ давания видеть. Ее можно использовать для открытия нового, для еще большего размыкания бытия, для расширения просвета, в котором стоит человек. А можно и просто бессмысленно переливать из пустого в порожнее, повторяя избитые трюизмы. Гений — это человек, размыкающий новые горизонты бытия. За ним обычно следуют толпы эпигонов. Как справедливо заметил Норберт Винер, любой талантливый фильм, имеющий успех, мгновенно вызывает лавину низкопробных подражаний, разрабатывающих ту же тему теми же средствами. Талантливого поэта отличает свежий взгляд и оригинальные образы, тогда как графоманы используют клише, штампы, избитые сравнения и затасканные рифмы, то есть уже многократно использованную информацию1. В этом и есть суть проблемы. Едва поэту удается расширить просвет бытия, как тут же толпы подражателей замусоливают все его открытия. Потому и не любят школьники Шекспира и Пушкина, что они уже навязли в зубах, их цитаты носятся в воздухе, они повсюду — и они уже сами стали штампами2. В гештальт-психологии есть понятия фигуры и фона — так вот, поэтические находки Пушкина из блистающих, резко выделяющихся на сером фоне фигур, сами уже стали фоном. Гений, трансформирующий язык целой нации, поднимает планку языкового стандарта — и платит за это утратой свежести и оригинальности. Сегодня за рифму кровь-любовь надо убивать на месте; но первый поэт, который свел эти понятия, был гением. И так во всем. Открытия Пушкина, оплаченные страданием и напряжением, давно стали банальными элементами затасканной обыденности. Русский историк Василий Ключевский, говоря о своем восприятии Пушкина, особо подчеркивал, что в пору его ученичества Пушкин еще не был хрестоматийным классиком3. Но те времена давно минули. Россия давно переварила Пушкина, во всяком случае, весь корпус, входящий в школьную программу. Поэтому филологи и любят заниматься письмами, черновиками и прочими малоизвестными текстами; но мы должны рассматривать именно общеизвестные хрестоматийные вещи, которые и так всем давно уже понятны. Ибо мы знаем, что общепонятность — это не более чем вульгарное искажение. «Слава — это недомыслие, и, видимо, самого худшего свойства»4, — писал Борхес. Попробуем же заново понять очевидное, само собой разумеющееся.