– Не рискнул бы назвать его отроковицей, – отозвался инквизитор с иронией.
– Хорошо. Пройдемте.
Вот это я люблю – четко и быстро! Следом за хозяином мы вошли в гостиную, обставленную с эзотерическим шиком. Фальшивые чучела, синие «тибетские» шторы, шкаф с алхимической посудой. В колбах со спиртом – раздувшаяся бледная жаба, глаз, нерожденный младенец.
Горели свечи, и колеблющиеся тени прыгали по гобеленам с тибетскими буддами. Я ожидал потайных лифтов, спрятанных ходов за ковром, люка в полу, наконец. Все оказалось проще и элегантнее. Хозяин погремел ключами и, пряча руки от наших взглядов, отпер дверцу шкафа. За ней открывался спуск в подвал.
– Маша, – слабым голосом позвал Юрий. – К нам гости. Те самые.
– Впускай, – отозвался полумрак. – Чего ждать?
И мы вошли внутрь.
В подземелье царил творческий беспорядок. Огромные потолки (и где только умещаются?), печь, газовая плита в потеках краски – уже этого хватило бы, чтобы понять: дом художника.
Чувствовалось, что живут здесь два человека. Или один, но сам себя не понимающий. Въедливый до отчаянности аккуратистский дух боролся с чьей-то безалаберностью.
Скрипучие полы из новенького паркета – и горками набросаны восточные подушки. Роскошная продавленная тахта – и узенький «девичий» диванчик. Стена в незабудках и колокольчиках; соломенные фонарики на люстрах – качаются, шепчутся; над столом меховые маски, маски гладкие, маски под дерево и металл. Еще одна стена – книги по художественному мастерству (никогда не думал, что их бывает столько!), – по другой карабкается гигантский столетник.
При виде комнаты меня затопил тихий восторг. Верите ли: всегда мечтал о таком месте! Чтоб по стенам – картины и маски; чтоб рядом уживались беспорядок и тайна. А еще в таких местах встречаются удивительные люди.
И, похоже, сейчас я познакомлюсь кое с кем из них!
Хозяйка комнаты при нашем появлении даже не обернулась. Выпрямившись в инвалидном кресле, она азартно водила кистью по размалеванному холсту.
– Осторожно! – крикнула она. – Старые краски!
От неожиданности я подпрыгнул. Под ногой хлюпнуло; на паркете расплылось черное пятно.
– Ой, извините! – Я бросился отдирать от подошвы раздавленный тюбик.
Мелодично запели сервомоторы. Кресло подъехало ко мне.
– Что там? Жженая кость?
Художница перегнулась через подлокотник и с интересом понюхала мою кроссовку. Потом набрала кистью краски прямо с подошвы и поехала к мольберту.
– Пора, паства, – ободряюще объявил аснатар. Я не успел даже удивиться: а что, собственно, пора? – как Тепех положил ладони мне на плечи.
Слова инквизитора предназначались ему.
Меня вытряхнуло из реальности, как перья из драной подушки. Легкость – непредставимая, запредельная! – взорвала мое тело. От нее хотелось петь и танцевать.
На меня набросили поводок.
– Мы вас оставляем, – прошелестел дзайан. – Идемте, святой отец. Маша, не переутомись, прошу тебя!
– Хорошо, Юра, – с видом монашки отозвалась художница.
Тепех и аснатар ушли из комнаты. Я прислушался к шагам на лестнице, к скрежету закрывающегося замка.
Вот я и снова манар… Как-то не верится.
– Вот и все, – весело сообщила девушка. – Ты теперь наш!
– Кто – ваш?
Она хрипловато рассмеялась:
– Удивляюсь я Иштвану… Божий человек, рыцарь добра, а связался с наемными убийцами. Ладно, котенок, не бучься!
Она подъехала ко мне и взъерошила волосы:
– А ты красавчик… Хочешь, я тебя подстригу?
Круглолицая, изящная, челочка в иголочку. Глаза ласковые, смеющиеся, россыпь веснушек по щекам – хоть до весны еще полгода. И тело гибкое, словно у ласки. Инвалиды обычно рыхлеют – посиди в коляске несколько лет, попробуй, – а эта ничего. Словно притворяется калекой.
Рядом с ней мне вдруг стало удивительно хорошо. Словно я наконец-то вернулся домой.
– Что с вами случилось? – спросил я, проводя ладонью по спинке кресла. – Это у вас… серьезно?!
– А, пустяки! – отмахнулась она жизнерадостно. – Ноги парализованы. Все жду, когда муж вылечит. – Глаза ее опасно сузились: – От коллег подарок. Бывших. Но теперь они барону прислуживают!..
К слову «коллеги» привязалось почему-то «наемные убийцы». Да еще и барон какой-то… Я знаю лишь одного барона: аскавца, которому я остановил сердце. Но ему служить трудненько будет! Он мертвый!
– Как тебя зовут, красавчик? – поинтересовалась она.
– Алексей… можно Леша, – ответил я, краснея. Проклятая моя застенчивость!
Художница радостно рассмеялась:
– А я – Маша! – и повторила с удовольствием, словно пробуя мое имя на вкус: – Л-леша! Вот что, Алексей, я сейчас закончу с картиной, а потом отправимся в путь. Тебе ведь обещали рай с гуриями? – И она подмигнула с многообещающим выражением: – Гурии будут. Обещаю.
В горле пересохло. Ну и сволочь Иштван! Он же мне совершенно ничего не рассказал!
Хотя, может, так надо?
– Это будет… другой мир? – уточнил я хрипло.
– Откуда смотреть. Но ты догадлив, котенок.
И она повернулась к мольберту, разом утратив ко мне всяческий интерес. Я постоял немного за ее спиной, а потом, подгоняемый нетерпеливыми толчками сердца, отправился рассматривать картины.
Интересно, мелькнула озорная мысль, а как это происходит с инвалидами?!
Раньше я не представлял, как можно рисовать в подземелье. Художникам ведь свет нужен – настоящий, живой! Но сильный дзайан способен на все. Окна над головой заполняла сияющая голубая эмаль неба. Магия, конечно же… Ведь этажом выше – полутемная гостиная, утонувшая в теплых свечных тенях. Над ней – клены в парчовых одеяниях хаванана.