- А как он... - начал я, но Риккардо уже заговорил, словно размышляя вслух:
- Так что теперь я личный охранник самого папы. Думаю, избрание пойдет монсеньору на пользу, ведь в последнее время он стал совсем плох.
- А что с ним такое?
- Он очень сдал с тех пор, как его друга убили на Востоке.
Я дернулся.
- Даниэле?
- Ну да, того иноземного рыцаря, с которым он... - Риккардо усмехнулся и сделал рукой неприличный жест. - Да ладно, неужто ты не знал? Впрочем, откуда же ты мог знать, если и никто в ту пору не догадывался... В общем, этот рыцарь приехал из Константинополя именно тогда, когда ты уволился, так что я удивляюсь, что ты о нем вообще помнишь. Он гостил у монсеньора несколько месяцев, и они почти всегда были вместе. Даже по ночам, если ты понимаешь, о чем я... Охранники иногда знают больше, чем прочие слуги, потому что им приходится находиться поблизости от хозяина и днем и ночью. Ну, и я кое-что слышал, когда караулил возле спальни монсеньора...
- Черт побери, Риккардо!
- Вот и я о том же.
- А вот я не о том. Человек вправе делать то, что он хочет, и не тебе осуждать его. Ты ешь из его рук, а сам подслушиваешь под его дверями, да еще и треплешься об этом с каждым встречным!
- Ладно, успокойся... Я только хотел сказать, что между ними было полное... согласие, а потом этот Даниэле снова уехал за море. Почти год от него не было никаких вестей, а затем явился посланник от императора Анри и сообщил, что граф Даниэле погиб в бою - не то под Фессалоникой, не то под Никеей. Я думал, монсеньор умом тронулся. Он заперся в своем кабинете и не выходил оттуда несколько дней, разве что только чтобы помолиться в часовне. Неделю он ничего не ел и ослабел настолько, что слуги стали плакать, увидев его. Это было ужасно, Джованни. Я видел, в каком он состоянии, и ничего не мог поделать. Он молился богу и дьяволу; днем часами он стоял на коленях у алтаря, шепча молитвы, а по ночам жег в кабинете черные свечи и ворожил на внутренностях убитых собак... Я стал бояться его.
Меня пробрала дрожь. Выходит, Ченчо был способен на истинную любовь, что бы он там ни говорил. Он любил Даниэле, тогда как обо мне, вероятно, даже ни разу и не вспомнил с тех пор, как я в последний раз переступил порог его кабинета...
- Теперь ты вряд ли узнал бы монсеньора, - продолжал Риккардо. - Он похож на больного старика. Потеряв своего... - он бросил на меня быстрый взгляд и осекся. - Ну, в общем, теперь он постоянно говорит о новом походе на Восток. Ты же знаешь, как закончилась эта война...
- Я слышал, что венецианцы вывозили из Константинополя сокровища целыми флотилиями, - сказал я. - Очень много досталось и Риму. Мы платим меньше налогов, чем наши отцы и деды, потому что Рим стал богат византийским золотом.
- Да, только теперь от того богатства в Константинополе остались жалкие крохи. Лучшие и благороднейшие рыцари убиты, а прочие рассеяны по стране и бьются насмерть с греками, болгарами, коменами и турками. Империя приходит в упадок. Иногда я думаю, что неплохо было бы собрать армию и вернуть Риму былую власть над неверными.
Я помолчал, рассеянно поглаживая теплую кромку сосновой доски.
- Ты не хотел бы вернуться? - спросил Риккардо. - Папе нужно больше телохранителей, чем кардиналу, а у тебя неплохой опыт. Надеюсь, ты еще не забыл, как управляться с мечом?
- Меня не привлекает блеск папского дворца, - сказал я. - Я не хочу развращать своих сыновей богатством и доступными удовольствиями.
- Что ж, понимаю и не настаиваю, только все-таки советую тебе подумать. Мне кажется, монсеньор будет рад, если ты вернешься, ведь ты ему вроде бы нравился.
Я задумчиво кивнул и обещал подумать. Мы с Риккардо проговорили до поздней ночи; Франческа уже уложила мальчиков спать, а мы все сидели на крыльце, и он рассказывал о том, что происходило за время моего отсутствия. Мне оставалось лишь удивляться, какие причудливые формы принимают порой тоска и одиночество: монсеньор всерьез увлекся магией, но при этом сблизился с Хранителями Смерти - полумифическим орденом рыцарей-фанатиков, преследующим еретиков. О людях, посещавших его, Риккардо говорил, что они настоящие убийцы, причем зачастую самого благородного происхождения. Среди них были монахи, рыцари, правители, бывшие крестоносцы, аббаты и негоцианты, и кардинал Савелли с готовностью раздавал всем им свое благословение.
- Они убивают для него, - сказал Риккардо. - Если б тот англичанин остался в живых, всего этого не случилось бы...
Риккардо остался на ночь, а утром после завтрака оседлал коня и уехал в Рим, повторив свое приглашение. Я рад был повидаться с ним, но на душе у меня стало невыносимо тяжело. Франческа была крайне удивлена, что монсеньор избран папой. Новости, которые привез Риккардо, не давали ей покоя несколько дней. Она заявила, что мы просто обязаны отправиться в ближайшее воскресенье в Рим, чтобы помолиться в соборе и взглянуть на своего бывшего господина. Разумеется, детей мы возьмем с собой и попросим папу благословить их.
Я не стал спорить с женой. В воскресенье день выдался теплый и ясный, мы выехали из дому ранним утром, и Ченчо упросил меня посадить его с собой в седло. Он был страшно горд возможностью проехаться верхом, как настоящий мужчина, даже несмотря на то, что позади него сидел отец. Франческа и маленький Чезаре ехали позади в открытой повозке, запряженной крепкой двухлетней кобылкой.
Рим, как всегда, показался мне чересчур шумным и многолюдным. Крики и смех людей, лай собак, грохот повозок, перестук копыт, мычание и блеяние скота, звон колоколов и размеренные удары кузнечных молотов сливались в непрерывный громкий шум, заглушающий голоса собеседников даже вблизи. Прямо по мостовой грузчики катили бочки с вином и солониной, направляясь к базарной площади, и тут же стайка мальчишек играла в камешки, попутно успевая дразнить и задирать прохожих. Один из них указал на нас пальцем и засмеялся, что-то крикнув остальным, и они засмеялись уже хором. Ченчо посмотрел на них свысока и наморщил нос:
- Я мог бы преподать им урок, но неохота связываться. Они слишком грязные и глупые, и сидят в нечистотах. - Привстав в седле, он возвысил голос. - Надеюсь, им предстоит провести в дерьме всю свою жизнь.
- Ченчо! - возмутилась Франческа. - Я не желаю слышать от тебя такие слова!
Он засмеялся, и я слегка шлепнул его по затылку.
- Ну-ка прекрати, воспитанному мужчине не подобает говорить подобным образом. Сейчас мы пойдем в собор, где службу проводит сам папа, это святое место, ты же не хочешь, чтобы тебя туда не впустили?
Помотав головой, Ченчо вцепился в гриву коня, и я примирительно поцеловал его в кудрявую макушку.
Собор был переполнен народом. Люди сидели у стен и стояли, двигались нестройными рядами ближе к алтарю. Хор пел "Veni, creator spiritus" , голоса переливались в высоких сводах собора, заставляя сердца верующих трепетать в священном восторге.
- Папа сам сочинил этот молебен, - благоговейно произнес священник, стоявший рядом со мной. - Он действительно святой человек, если Бог наделил его таким талантом.
Он перекрестился и стал беззвучно подпевать хору, а я двинулся вперед через толпу. Ченчо, сжимая мою руку потной ладошкой, не отставал от меня. Ему было не по себе среди такого скопления народа, но он старательно пытался сохранять независимый и благочестивый вид.
Мы прошли почти к самому алтарю. Служки зажигали свечи в больших канделябрах, выносили святые реликвии. Наконец появились два молчаливых кардинала, облаченные в рясы, и за ними вышел человек, которого я желал и боялся увидеть на протяжении десяти последних лет.
Монсеньор Савелли... нет, его святейшество папа Гонорий III был облачен в белую мантию, расшитую жемчугом и топазами, отчего в темном соборе казался ангелом, испускающим собственный свет. Ослепленный и потрясенный этим необычайным эффектом, я поначалу совсем не мог разглядеть его лица, но потом он подошел ближе, и дивный свет померк, оставив скрытого за ним человека.