Когда кардинал спустился во двор, я уже вывел оседланных лошадей и ждал его, с заученной небрежностью положив одну руку на рукоять меча. Стоявшие у дверей трапезной для слуг три девушки-прачки разглядывали меня с восхищением, которое мне льстило, и я отчасти красовался перед ними. Подойдя ко мне, кардинал чуть заметно улыбнулся:
- У тебя лихой вид, Джованни.
Его слова слегка поумерили мою спесь. Я не понимал, похвала это или насмешка, а потому счел за лучшее просто поддержать ему стремя, когда он садился на коня. Когда я невзначай коснулся его ноги, мне на мгновение стало трудно дышать; торопливо отступив, я вскочил в седло и последовал за кардиналом, который уже помчался к воротам. Оказавшись на улице, он натянул поводья, дожидаясь меня, и, едва я с ним поравнялся, проговорил:
- Мне понадобится твоя помощь, Джованни.
Я слегка кивнул, пытаясь скрыть нахлынувшие на меня чувства.
- Сегодня у папы я встречусь с посланниками из Константинополя. Двое церковников и сопровождающий их французский рыцарь прибыли еще вчера, но папа не хотел принимать их без меня. У меня в этой встрече есть и собственный интерес. Мне сообщили, что вновь избранный император Константинополя испытывает определенные трудности из-за того, что часть духовенства подстрекает армию к мятежу, утверждая, что императором следовало выбрать старого венецианского дожа. Сам дож тоже не проявляет мудрости, поощряя такие настроения. Сила сейчас в руках французов, они держат Константинополь и постепенно захватывают окрестные города. Дож не имеет влияния на крестоносные полчища, при всем своем богатстве, ведь золота у них теперь более чем достаточно. Кроме того, он дряхлый слепой старик, никто в точности не знает, сколько ему лет, говорят, что-то около сотни, так что думаю, править ему пришлось бы совсем недолго. С другой стороны, венецианцы никак не унимаются, считая, что их обделили, и потихоньку подтачивают силы французского войска стычками и поджогами. Я приложил немало усилий, чтобы на престоле Константинополя оказался нужный человек, а теперь вижу, что придется еще потрудиться, чтобы все шло как надо. Мне неизвестны подстрекатели, знаю только, что и французское духовенство участвует в заговоре, может быть, из личных интересов, а возможно, по недомыслию.
- Что вы намерены делать с этим, монсеньор?
- Слушать внимательно и наблюдать. Если кто-то из тех, кто прибыл нынче в Рим, замешан в заговоре, я постараюсь понять это и принять меры - с твоей помощью.
- Какая помощь вам потребуется?
- Будь незаметным, держись отстраненно, просто стой у дверей вместе с папскими гвардейцами. Тебе придется учиться терпению и подмечать выражения лиц и жесты. Я подам тебе знак, вот так, - он почти незаметным жестом потер запястье левой руки, - и укажу взглядом на человека, за которым ты должен будешь проследить.
- Всего лишь проследить?
- Не только. Сделай так, чтобы после аудиенции он не смог передать никаких посланий, никому, ни письменных, ни на словах. Дождись, пока он отправится в отведенную ему комнату, и будь рядом, пока он не выйдет оттуда. У него не должно возникнуть никаких подозрений относительно тебя, так что тебе придется быть осторожным. Просто следи за ним.
- А вы, монсеньор?
Он внимательно посмотрел на меня, потом подъехал совсем близко и коснулся моей руки.
- Не беспокойся. Мне ничто не угрожает. Когда придет время, я извещу тебя и скажу, что делать дальше.
Его доверие было для меня дороже любых денег. Отчего-то я полагал, что прежде таким доверием пользовался лишь Риккардо, и меня снедала жгучая ревность. Я готов был не только следить за человеком, которого укажет кардинал, но и убить его по первому слову моего господина.
С нетерпением я ждал начала аудиенции. Не то чтобы папский дворец не впечатлил меня роскошью, но я был так возбужден, что едва замечал окружавшие меня чудесные мозаики, бархатные портьеры, гобелены и золоченую резьбу по дереву. С легким удивлением я отметил большое количество прислуги и многочисленных посетителей дворца, почти все из которых были духовного звания. Помня о своем долге, я держался поблизости от монсеньора Савелли, стараясь не упускать из виду людей, приближавшихся или обращавшихся к нему. Кардинал был любезен со всеми, даже со слугой, которого попросил проводить его к папе. Когда мы вошли в просторную приемную, обставленную тяжелой дубовой мебелью, оказалось, что сам святейший отец был уже там, он сидел за длинным столом, изучая какие-то бумаги. Четверо папских охранников стояли вдоль стены; я отметил ловкость и быстроту реакции, надежно скрытые за кажущейся расслабленностью их поз, и короткие взгляды, профессионально отмечающие намерения вошедших и наличие у них оружия. Почтительно поклонившись папе, я занял свободное место у стены; некоторое время они оценивающе оглядывали меня, затем, казалось, потеряли ко мне интерес.
Я никогда раньше не видел папу Иннокентия; между тем все, что я слышал о нем, создавало мнение о нем как о человеке недюжинного ума и эрудиции, очень просвещенном и властном, но при этом скрытном и нерешительном. Мой господин говорил, что папа порой не может верно оценить ситуацию из-за непонимания мотивов человеческих поступков, и что он гораздо ближе к Богу, чем к людям.
Папе было слегка за сорок, он выглядел даже моложе моего господина; во взгляде его проницательных серых глаз из-под высокого лба, однако, было нечто фанатическое, что настораживало и немного пугало, острый нос походил на клюв дрозда. Его тонкие холеные руки, унизанные перстнями, рассеянно мяли лист пергамента. Когда кардинал Савелли появился на пороге, аскетическое лицо Иннокентия разгладилось, сурово сжатые губы смягчила улыбка.
- А, Ченчо! - оживленно воскликнул он, указывая на кресло рядом с собой. - Я приказал пока не впускать посланников, потому что хотел бы кое-что обсудить с вами. Разумеется, чуть позже я соберу коллегию, но я знаю, что могу положиться на ваше мнение в том, что касается не только политики, но и подлинных причин происходящего... Накануне кардинал-дьякон святой Варвары сообщил мне, что вестники привезли договор о разделе Империи, который я должен утвердить своей властью. Мне не слишком нравится мысль о том, что придется благословить все беззакония, которые творились в христианских землях.
- Беззакония? - переспросил кардинал Савелли, усевшись за стол. - Позволю себе заметить, что некоторая жестокость была оправдана. С самого начала у войска не было выбора, разве не так? Венецианцы стали хозяевами положения, и мы совершили ошибку, доверившись им. Все, что случилось дальше, было неизбежно.
- Неизбежно, - задумчиво повторил папа, скользя взглядом по строчкам письма, которое держал в руках. - Я не верю в судьбу, дорогой Ченчо. По вашему совету я не вмешивался и одобрял все, что творили пилигримы. Я смирился с тем, что они разорили дотла оплот христианства на Востоке, что они предали огню и поруганию древние святыни, что они убивают мирных жителей... Впрочем, вы правы: я не могу влиять на события, происходящие в Константинополе, потому что меня извещают о них спустя много времени. Оставим пустые сожаления в стороне и перейдем к делу. Вновь избранный император Константинопольский пишет, что духовенство и рыцари вполне единодушны, что авторитет императорской власти непререкаем, бесчинства в городе прекратились, и что в ближайшее время он намерен двинуться с отрядами на север. Есть, однако, и другие письма... Например, маркиз Монферратский имеет свой взгляд на происходящее, и его пересказ событий показался мне довольно язвительным. К тому же, он высказывает недовольство тем, что патриархом избран некий венецианский дьякон, имя которого в Риме почти неизвестно. В Константинополе все не так спокойно, как расписывает император Бодуэн...
Папа говорил о вещах, мало меня интересовавших, поскольку я никогда не знал ни императора Бодуэна, ни маркиза Монферратского, ни прочих называемых им людей, да и Константинополь казался мне почти краем обитаемого мира. Все это была политика, в которой я не был силен. Кардинал Савелли, напротив, живо интересовался рассказом и время от времени вставлял свои замечания, порой прямо подсказывая папе точку зрения, которой должна была придерживаться Церковь в отношении происходящего на Востоке. Делал он это так ненавязчиво и мягко, что его святейшество с готовностью принимал его советы, как будто они приходили в голову ему самому. Я восхищенно наблюдал за монсеньором, втайне считая, что его место - на престоле Святого Петра, а не в скромном дворце на окраине Рима. Наконец, краткое совещание было окончено, и папа приказал вызвать ожидавших в коридоре послов.