Помня наставления монсеньора Савелли, я внимательно разглядывал вновь прибывших. Двое из них казались рыцарями, третий - пожилой мужчина в одежде священнослужителя - без сомнения, был епископом. У всех троих на плащах белели кресты, и, согласно этикету, все трое были без оружия. Церемонно поклонившись, они получили благословение папы и по его приглашению уселись на другом конце стола.
Странно, подумал я, монсеньор упоминал двух церковников и только одного рыцаря... Вскоре я понял, что ошибся насчет одного из них: несмотря на кольчужную рубаху под потертой кожаной курткой и перевязь у пояса с пустыми ножнами от эспадрона, этот человек говорил слишком гладко и уверенно для простого рыцаря, а на пальце его правой руки я заметил золотой перстень с крестом. Сомнения мои развеялись окончательно, когда папа обратился к нему:
- Что ж, дорогой епископ, я готов выслушать вас. До меня доходили слухи, что в Константинополе неспокойно, хотя раздел Империи уже окончен. Расскажите, что происходило там, когда вы отправились в путь.
Епископ принялся рассказывать; вскоре я уже потерял нить повествования, запутавшись в именах, титулах и названиях мест, о которых не имел ни малейшего представления, и от нечего делать начал изучать лица папских гостей. Второй священнослужитель сидел молча, время от времени кивая в поддержку слов рассказчика. Подол его мантии, сшитой из тонкого, но добротного сукна, не был запылен, в отличие от сапог его спутников, из чего я заключил, что он ехал в карете. Папа заговорил не с ним, значит, его сан не столь высок, но он, несомненно, богат. Венецианец? Возможно.
Рыцарю было по виду около пятидесяти лет; его суровое смуглое лицо было прочерчено белым шрамом, волосы были почти седыми, лишь в некоторых местах угадывался их былой черный цвет - так земля порой проглядывает из-под выпавшего за ночь снега. Он не вмешивался в разговор, но с интересом смотрел на папу: было ясно, что его больше занимает святейший отец, нежели повествование о событиях в Константинополе. Когда я присмотрелся к нему, мне стало не по себе: его лицо, с тяжелой квадратной челюстью и широкими скулами, было лицом убийцы, мозолистые руки, лежащие на коленях, привыкли к рукояти меча. В его позе и выражении лица читалось презрение.
Говоривший епископ показался мне заслуживающим доверия: у него было открытое, гладко выбритое лицо, спокойные серые глаза и мягкий голос прирожденного рассказчика. Я не вслушивался в его слова, но тон, которым они произносились, был убедительным.
- Ну, любезный Нивелон, - подытожил папа, когда рассказ закончился, - я вижу, что земли разделены, и разделены вполне справедливо. Венеция получила долю в военной добыче и право на торговые привилегии, а кроме того, и высший духовный сан в Империи, не так ли, Николо?
- Его высокопреосвященство Томазо Морозини известен своей набожностью и будет поддерживать веру на Востоке, - впервые заговорил священник в мантии. - Разумеется, по благословению вашего святейшества.
Папа нахмурился, но промолчал.
- Томазо Морозини - простой субдиакон, выскочка из Венеции, - негромко проговорил монсеньор Савелли, в упор глядя на Николо. - Как мог такой человек оказаться патриархом новой Империи? Если на то пошло, даже вы, епископ Барди, были более достойны занять это место, чем он. Итак, в чем же секрет?
На лице епископа Николо Барди мелькнуло и тут же исчезло выражение ненависти. Я мог бы поклясться, что отчетливо видел его, хоть оно и было действительно мимолетным.
- Я полагаю, у отца Морозини имеются сильные покровители, - небрежно сказал он. - Кое-кто говорит о его негласном участии в выборах императора... Ему заплатили за помощь, только и всего.
- Церкви нужен влиятельный патриарх, - заметил Иннокентий. - Назначение случайного человека ослабляет нашу позицию в Константинополе. Как вы допустили, чтобы это произошло, Нивелон? Я считал вас верным союзником.
Епископ-воин раздраженно пожал плечами.
- Моего влияния было явно недостаточно. Теперь же по договору церковь лишается права вмешиваться в дела империи и давать императору указания. В вашей власти только предавать анафеме мятежников, на которых укажет император и его бароны.
- Вот как? - Иннокентий побледнел, охваченный яростью. Его руки, лежавшие на столе, сжались в кулаки. - Мирская власть превыше духовной?! Они первыми будут преданы анафеме как безбожники и грабители церквей, а там - мы еще посмотрим, долго ли они смогут противиться воле Рима!
Мой господин сидел все это время с непроницаемым лицом, наблюдая за вспышкой гнева папы с холодным интересом. Когда Иннокентий немного успокоился, разговор вернулся к бумагам, которые привезли с собой посланцы. Чтение договора о разделе империи и его обсуждение заняли гораздо больше времени, чем я предполагал. Распорядившись подавать обед, папа начал живо расспрашивать обоих священников о положении церкви в Империи, а рыцарю задавал вопросы об императоре и о позиции греков в отношении союза с другими народами против латинян.
Я откровенно скучал, чувствуя, что все эти материи очень интересуют папу, и он готов обсуждать их хоть до ночи. В какой-то момент я обратил внимание, что мой господин пристально смотрит на меня. Он потер запястье жестом, о котором предупредил меня, и выразительно взглянул на Николо Барди. Едва заметно кивнув, я переключился на наблюдение за епископом Барди. Нельзя сказать, что епископ показался мне опасным человеком, возможно, потому, что я никогда не считал церковников стоящими противниками для рыцарей. Гораздо с большим подозрением я относился к французу - немногословному, суровому, всем своим видом выражающему надменность. Однако не француз тревожил монсеньора Савелли, а хилый епископ.
Наконец, уже ближе к вечеру, папа Иннокентий отпустил посланцев, назначив назавтра заседание коллегии для обсуждения и утверждения договора. Папские секретари бросились оповещать кардиналов, а гости, выйдя из комнаты, направились в отведенные для них покои. Я пристроился немного позади, чтобы иметь возможность наблюдать за ними; Николо Барди, сопровождаемый папским слугой, добрался до своей комнаты, а немного погодя оттуда вышел парнишка лет шестнадцати, торопливо засовывая под колет лист пергамента.
Нужно было срочно на что-то решиться: посланник не особенно торопился, но и задерживаться у дверей он явно не собирался. Из ниши, в которой я спрятался, коридор просматривался полностью, и он, на мое счастье, был пуст, если не считать парня с епископской запиской. Оставалось лишь дождаться, пока посланник пройдет мимо меня, оглушить его сзади ударом по шее, обыскать, забрать письмо (а может быть, несколько писем) и втащить мальчишку в эту самую нишу. Вряд ли за портьерой кто-то сможет разглядеть его, пока он не придет в себя. Я притаился в своем укрытии, чтобы привести свой план в исполнение. Парень не спеша пошел по направлению ко мне, с любопытством озираясь по сторонам: похоже, роскошь папского дворца произвела на него должное впечатление. Он выглядывал в окна, ощупывал бархат портьер и таращил глаза на кованые львиные лапы на стенах, в которые были воткнуты факелы.