Фритцль был весь соткан из противоречий — своим парнишкам он, конечно, казался жестоким тираном, но тип был увлекательный. Что касается пива, он любил хватить лишку, хотя по- настоящему не пил. Он искренне смеялся. Ему нравилось смотреть мультики про Тома и Джерри, причем он так и заливался хохотом. Мы стали вместе ходить на прогулки. Мы ходили на Октоберфест в Мюнхен, но он ни разу не напивался вдрызг — так, пара бокалов пива, какая- нибудь курица или поджаренная свиная ножка. Казалось, ему нравится быть в толпе, слышать и видеть, как веселятся люди.
Однако он был и очень самовлюбленным, всегда ухоженный, загорелый. Он очень быстро лысел, и однажды, когда я не видел его несколько недель и мы встретились, я заметил, что волосы у него вроде бы отросли. Я решил, что это парик, но Фритцль сказал, что ездил в Швецию, где ему сделали трансплантацию. В следующий раз мы вместе отправились в Мюнхен на мальчишник. Мне пришлось тащиться вместе с ним в клинику, где он мог раздобыть специальный крем, чтобы втирать его в новые волосы, предупреждая их выпадение. Это было добрых двадцать лет назад, и тогда ему надо было выкладывать за крем по четыреста марок. Мне приходилось слышать о нем как о человеке язвительном — он таким и был, колючим, но только не по отношению к себе».
Бывшая жена Пауля, Эльфрида Херер, живет одна в маленькой квартирке в Мюнхене, вдали от удушающей провинциальности Амштеттена. Она вспоминает: «У нас двое сыновей и дочь. Сыновья примерно ровесники старших дочерей Йозефа, а моя младшенькая приблизительно тех же лет, что Элизабет. С Йозефом я общалась очень мало. Он был больше другом Пауля — помнится, крупный мужчина. В основном я проводила время с Розмари. С ней было здорово поговорить, но только после работы и когда мужа не было поблизости. Обычно я помогала ей в работе, так чтобы оставалось еще время поболтать. Для мужа она была просто рабочей лошадкой. Постоянно что-то готовила, гладила, стирала, прибиралась в комнатах, подметала, вела счета. Детей тоже зачастую отправляли на какую-нибудь работу, и я была не против помочь ей, чтобы она поскорее управилась и мы могли бы выпить кофе или чаю вместе.
Розмари всегда должна была делать то, чего хочет муж. Он по-дружески относился ко мне, а я ничего не знала о его прошлом. Если бы мне стало известно о его осуждении за изнасилование, мое отношение к нему резко изменилось бы. Я наверняка обращала бы больше внимания на общение между его детьми и своими. Но мы ничего не знали. Йозеф умел быть забавным и все время шутил. После того как мы с Паулем развелись, отношения между нами прекратились. С Розмари тоже. Я подумала, что поскольку Фритцль занял сторону Пауля, то не захочет, чтобы мы и дальше поддерживали дружбу, да и в любом случае Розмари всегда давала ясно понять, что дети для нее — самое важное в жизни.
Все остальное имело для нее второстепенный смысл.
В доме Йозеф был настоящим диктатором. Он управлял всеми с помощью своих кулаков. И его жена не была исключением. Но она окончательно попала в ловушку, ведь у нее было от него семеро детей, а дети значили для нее всё. Розмари не могла бросить их; даже помыслить не могла. Поэтому продолжала мириться с такой жизнью. Я склонна думать, что она ничего не знала о том, что творится с Элизабет. Но кто бы мог подумать, что Фритцль способен на подобное? У Розмари было достаточно работы. Она была вечно занята делами. У нее не было времени задуматься над собственной жизнью или попытаться как-то изменить ее. Я редко видела, чтобы она делала что-нибудь, кроме стирки белья в Мондзее. Йозеф однажды сказал: „Чтобы готовить, вечернее платье ей не нужно“. Она никогда не злоупотребляла косметикой, и девочкам запрещалось пользоваться ею, но они всегда накладывали немного макияжа, когда отца не было рядом. Это всего лишь признак того, что девушка взрослеет, но ему этого было никогда не понять. Всегда все должно было быть правильно, как он сказал.
По особым дням, например на Пасху или Рождество, Розмари крутилась на кухне, а он, как всегда, прислушивался к каждому слову. Всякий раз, я подчеркиваю, всякий раз, когда семья собиралась вместе, в воздухе витало что-то странное, какой-то дух угрозы. Дети жили в постоянном страхе, и когда им случалось заниматься чем- нибудь в отсутствие отца, при его появлении они мигом останавливались, притворяясь, будто ничего такого не делают. Жизнь была для них сущим адом».
Хельмут Грайфенедер — бывший глава административной власти, под юрисдикцию которой попадал и Мондзее. Рассказывая о Фритцле, он вспоминает: «Он не был человеком общительным. Не скажу чтобы он проявлял недружелюбность на официальном уровне, но вам вряд ли захочется видеть такого типа в своем теннисном клубе или в пивной. У Фритцля были свои маленькие проекты, занимавшие его с головой. Все знали, что он скуповат, но он был далеко не глуп. Не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь недооценил бы его.
Как-то мы говорили об арендной плате для владельцев пансионов, которым приходилось устраивать собственные очистные сооружения. Причиной тому были жалобы туристов: кому захочется, чтобы канализация спускалась прямо в озеро, в котором купаются люди. Но Фритцль и еще несколько человек восприняли это в штыки, хотя это была их собственная вина. Он посылал письма с угрозами, говорил, что доведет дело до суда. Однако он только пыжился: когда настал день суда и оставалось только не пронести ложку мимо рта, он пошел на попятную — не хотел тратить деньги на адвокатов, зная, что проиграет. Думаю, его приятелей-землевладельцев это некоторым образом сбило с толку. Он оставил их в затруднительном положении. Это лишь усугубило конфликт между ним и Вернером.
Я думаю, что на самом деле произошло следующее: его жена, Розмари, находилась в Мондзее с мая по сентябрь, в самый разгар сезона; Фритцль уезжал обратно в Амштеттен с детьми на май и июнь, потому что они еще ходили в школу. Он забирал детей обратно домой на месяц раньше, прежде чем Розмари успевала присоединиться к ним в начале занятий. Розмари буквально надрывалась здесь, работы всегда было по горло. Не могу себе представить, чтобы Фритцль хоть раз испачкал бы себе руки. Он никогда не работал официантом, не помогал по дому, не заправлял постели, не прибирался на кухне. Я проверял отчеты: из них явствует, что все дело было оформлено на имя Розмари, но, конечно, это не означает, что она обладала какой-либо реальной властью. Догадываюсь, что он делал это из-за налогов. И если возникали проблемы с долгами, налоговые органы не могли потребовать погашения их от Фритцля, поскольку все было записано на жену.
Он был очень властной личностью. Его слово было закон. Из разговоров, которые я имел с ним в связи с планированием, следует, что он точно знал, чего хочет и как этого добиться. Но он абсолютно не внушал никакой симпатии. Даже не берусь судить, как обращался Фритцль со своей женой и детьми, когда никого не было поблизости, но жена его была крайне необщительна, нам иногда казалось, что она его рабыня».
Каникулы в Мондзее помогали детям избавиться от гнета повседневных обязанностей, и они наслаждались жизнью, когда отец уезжал в Амштеттен по делам. Но когда он был с ними, буколическая идиллия превращалась в жалкую пародию на самое себя.
В Мондзее гибкий криминальный ум Фритцля репетировал будущие события. Много лет спустя, когда финансы маньяка были на краю краха, в квартире на Иббштрассе стали возникать странные возгорания. Отработка их, похоже, началась в пансионе. Не прошло и года с момента его приобретения, как пламя загорелось посреди бела дня; проходивший мимо полицейский остановился и помог отчаявшемуся Фритцлю затоптать огонь. Пострадали только коврик и старая шкатулка, и Фритцль бормотал офицеру что-то насчет неисправной электропроводки. Полицейский был не так уж уверен в этом, но, поскольку никто не пострадал, не стал вносить этот случай в свой рапорт. В 1982 году произошел еще один, более серьезный пожар, истребивший большую часть заднего фасада пансиона, выстроенного из дерева. На этот раз полиция провела расследование и пришла к выводу, что причиной стал баллон с газом, преднамеренно оставленный рядом с открытым огнем. Фритцль был подозреваемым номер один.