Войска подмоги запросили Настали непростые дни В то время я как раз и Силин Сидели вечером одни
Мы тут выкраивать пошли Туда, сюда – ну, ни в какую А вы-то, собственно, откуда Ребята, сами? – От земли Ирака! — Тогда понятно, что ни в какую
Вот вижу ворон землю роет Что, милый, власть переменилась? Нет! – говорит – но мне открылось Что беззаветные герои Лежат так близко, только дунь — И они выплывут из мрака! — О-о-о! Метафизицкий оболдуй! Откуда сье? – Земля Ирака Поведала
Где конница наша в боях проходила Неясные знаки окрест находила Однажды она грызуна повстречала В полях опустелых и хором вскричала: Что ищешь внутри обгорелого злака? — Молчите, злодеи, я землю Ирака Ищу! — Отвечал им зверь мгновенно преобразившийся
Россия белая лежит В духовном одеянье брака А вот уже жених бежит — Безумная земля Ирака Россия взмолится ко Богу: О, батюшка, расторгни брак! Не погуби! Мне за Ирак Идти – что на уголья ногу Белую! — А за кого ж? – Хоть за Китай! — Так он лет тыщу, почитай За Японьей! — Тогда в монастырь! — Ну, в монастырь – так в монастырь! а то, может, пойдешь все-таки за Ирак? — Не могу, батюшка! — Ну, хорошо, иди в монастырь! — Спасибо, батюшка! — Иди, иди, а то передумаю!
Среди лесов и перелесков Они друг друга убивали И в страсти дивные вступали И все кричали: Достоевский! Это же Достоевский! Что за таинственный миракль! И лишь один: А не Ирака ль Земля это? — Догадался
После бомбежки и металла Когда повсюду было – прах Белая лошадь поскакала С кровавой пеной на губах И где копыта ни ступали Ее в клубящейся пыли — Провалы всюду вырастали Дымящиеся – то земли Ирака Проклятие было Последнее
Тема Штирлица в балете П.И. Чайковского Лебединое озеро
1994
Предуведомление
Мы вечно испытывали недостаток в решительных и изящных героях. Ну – Болконский! – Ну – Павел Корчагин. А остальные – либо слоняющиеся, либо дикие, вроде Достоевского. Один Балет Большого Театра спасал нас от полнейшей утраты романтизма и аристократизма.
И вот на волне страстного ожидания, в самой тишайшей дыре, снежном завале дедушки Брежнева, как вызванный мистическим напряжением расслабленной воли, вдруг является он видением черного крыла. И страна замерла.
И он, он – чуть-чуть, ну, совсем чуть-чуть чрезмерно рефлексирующий (русский все-таки!), с неким глубоко зомбированным пространством отдельной памяти, шизофренически разрастающейся до видения иной, может быть астральной Родины, что-то от него ожидающей, требующей, противопоставляющей его таким близким, родным и очаровательным сотоварищам. Временами он теряет голову и мечется в псевдотрагическом раздвоении: Что я? Где я? – Тихо, тихо, все хорошо! – Кто он? кто? – Он – это ты! – Нет, нет, я ненавижу их всех! Передайте на Родину, что азимут номер сорок восемь перекрыт вдоль поперечного сечения на одиннадцать каратов! – Хорошо! хорошо! все будет хорошо! – и всхлипы, и слезы, и снова – выглаженная рубашка, отутюженные стрелки черно-вороных брюк и почти алмазные грани кителя, строгий постав головы, легкая сардоническая улыбка от моментальной, промелькнувшей как искра, боли в виске и тихий усталый прищур еле заметно озябших глаз.