— Нет, никогда там не была.
Меня удивило какое-то едва заметное колебание в ее голосе, и морщинка легла на переносицу между ее прекрасными очами.
— Но почему? Родиться валлийкой и не побывать на самой высокой вершине Уэльса — это граничит с преступлением.
Виктор прервал меня.
— Анна боится, — сказал он. — Каждый раз, когда я предлагаю ей прогулку в горы, она отыскивает предлог, чтобы не пойти.
Анна мгновенно повернулась к нему:
— Нет, Виктор, это не так. Ты просто не понимаешь. Я не боюсь ходить в горы.
— Что же это тогда?
Протянув руку, он с нежностью сжал руку Анны, лежащую на столе. Я увидел, как он предан ей и какое счастье, очевидно, ждет их впереди. Анна поглядела на меня через стол, как бы прощупывая взглядом, и я каким-то шестым чувством вдруг догадался, что она скажет.
— Горы очень требовательны, — ответила она. — Им нужно отдать все до последнего. И для такой, как я, разумнее держаться от них подальше.
Я понял, о чем она говорит; тогда во всяком случае считал, что понял. Но Виктор был влюблен в нее, а она в Виктора, и было бы замечательно, если бы она разделила с ним его увлечение, преодолев свой мистический страх перед горами.
— Я восхищен тем, как тонко вы чувствуете, какую опасность таит восхождение, — помню, воскликнул я тогда. — Горы, безусловно, требуют полной отдачи, но вместе вы всего можете добиться. Виктор удержит вас от любого безрассудства. Он много осторожнее меня.
Анна улыбнулась и высвободила руку из-под руки Виктора.
— Вы оба очень упрямы, — сказала она. — И оба не понимаете. Я родилась в горах, и я знаю, о чем говорю.
К столу подошел наш общий с Виктором приятель, мы представили его Анне, и разговор о горах больше не возобновился.
Свадьба состоялась через шесть недель, и должен сказать, я никогда не видел невесты очаровательнее Анны. Виктор был бледен от нервного напряжения, и я хорошо помню, как подумал тогда, что на нем лежит великая ответственность — сделать счастливой жизнь этой девушки.
Я часто видел ее, пока они были помолвлены, пока они жили шесть недель в Лондоне, и хотя Виктор никогда ни о чем не подозревал, я полюбил ее так же горячо, как и он. Причем влекли меня к ней не столько ее очарование и красота, сколько необычное сочетание того и другого, какая-то внутренняя эманация, исходящая от нее. Я боялся только того, что Виктор, простой и открытый по натуре, иногда бывал слишком шумным и беспечным, и это могло заставить Анну, как улитку, замкнуться в себе. Они, несомненно, были очень красивой парой, когда садились в экипаж после приема в честь их бракосочетания, устроенного пожилой теткой Анны, заменившей ей умерших родителей, и я, растроганный, представил себе, как я буду гостить у них в Шропшире и стану крестным отцом их первенца.
Однако вскоре после их свадьбы дела службы потребовали моего безотлагательного присутствия, и лишь в декабре я получил первую весточку от Виктора, который звал приехать к ним на Рождество. Я охотно принял приглашение.
Они были женаты уже восемь месяцев. Виктор выглядел здоровым и очень счастливым, а Анна показалась мне красивее, чем когда-либо, — невозможно было оторвать от нее взгляда. Они радостно встретили меня, и я провел блаженную неделю в прекрасном старинном доме Виктора, хорошо мне знакомом по прежним посещениям. Их брак оказался, судя по всему, удачным, это бросалось в глаза с первой минуты. А то, что еще не было в перспективе наследника, ничего не меняло — впереди у них была масса времени.
Мы совершали прогулки по владениям Виктора, немного охотились, вечерами читали, и наше трио было вполне гармоничным.
Я заметил, что Виктор приспособился к более спокойному темпераменту Анны, хотя слово «спокойствие» вряд ли правильно определяет ее дар тихости. Эта тихость — другого слова для этого нет — шла из глубины ее естества и заколдовала весь дом. Мне всегда нравился этот дом с его высокими, беспорядочно расположенными комнатами, и я любил сюда приезжать, но теперь атмосфера умиротворяющего покоя стала еще ощутимее, еще глубже, как будто все комнаты были наполнены какой-то странной медлительной тишиной, как мне казалось, необычной и приносящей больше отдыха душе, чем это было прежде.
Поразительно и то, что я, пытаясь восстановить в памяти эту рождественскую неделю, не могу вспомнить никаких традиционных торжеств, связанных именно с Рождеством. Я не помню, что мы ели, что пили, ходили ли мы на службу в церковь, хотя, наверное, ходили, поскольку Виктор был местным эсквайром. Я помню только невообразимый покой наших вечеров, когда запирали ставни и мы садились перед камином в большом зале. Деловая поездка, должно быть, вымотала меня больше, чем я мог себе представить, и сидя здесь, у огня, в доме Виктора и Анны, мне хотелось только одного — расслабиться и отдаться этой благословенной целебной тишине. Я не сразу заметил еще одну перемену и лишь через несколько дней увидел, что дом какой-то пустой и свободный. Исчезли многочисленные безделушки, разные мелочи, коллекции мебели, доставшейся Виктору по наследству от предков. Большие комнаты стояли теперь полупустые, а в большом зале, где мы сидели, не было ничего, кроме длинного обеденного стола и стульев перед камином.