После смерти должно совершиться правосудие. Стремление к одностороннему прославлению монархов после их смерти несправедливо (хотя при жизни их им следует подчиняться). После смерти наше дело кончено. И здесь не должно быть исключений. Народ, терпевший дурного короля, должен быть вознаграждён за это, а его господин наказан в мнении людей.
«Среди правил, касающихся усопших, мне кажется наиболее обоснованным то, которое предписывает обсуждать деяния государей после их смерти4. Воля государей стоит наравне с законами или даже господствует над ними; ту власть, которой правосудие лишено по отношению к ним самим, справедливо предоставить ему по отношению к их доброму имени, достоянию их преемников, – вещь, которую мы часто предпочитаем самой жизни. Это обычай, чрезвычайно полезный для тех народов, у которых он соблюдается, и желательный для всех добрых государей, которые иначе могли бы пожаловаться на то, что их память и память дурных государей окружается одинаковым почётом. Оказывать покорность и повиновение мы обязаны в равной степени всем королям, ибо это относится к их сану; но уважение, а тем более любовь мы должны питать только к их добродетели. Ради государственного порядка будем терпеливо сносить их, недостойных, скрывать их порок, поддерживать нашим одобрением их безразличные деяния, пока их авторитет нуждается в нашей поддержке; но раз окончена наша связь с ними, нет основания отказывать справедливости и нашей свободе в праве выразить наши истинные чувства; в особенности, не следует лишать добрых подданных славы почтительных и верных слуг господина, недостатки которого им были хорошо известны; этим и потомство было бы лишено столь полезного примера. И те, которые в уважение к каким-либо личным обязательствам несправедливо прославляют память государя, не заслуживающего похвалы, удовлетворяют справедливости частной за счёт справедливости общественной. Тит Ливий правильно говорит, что «язык людей, воспитанных в монархии, всегда полон пустого чванства и ложных свидетельств»5. Каждый стремится поднять своего монарха на высшую ступень значения и державного величия…»
Своеобразный демократизм в духе греческого равенства перед лицом Аида; чувства, выраженные здесь, вполне народны и выдержаны в обычном для Монтеня духе умеренности и подчинения, сознания собственного достоинства и сознания относительности всякого величия. Итак – для Монтеня, по крайней мере, в идеальном мире славы, господствуют справедливость и равенство, оценка не по занимаемому месту, а по личным заслугам и добродетелям, что неприменимо в самой исторической жизни народов. Он осуждает спартанцев за чрезмерные проявления скорби после смерти царя и обычай восхвалять его независимо от личных достоинств умершего.
«Никто не может быть назван счастливым, пока он не умер», сказал Солон. Но когда человек умер, он уже не может быть счастлив. «Не лучше ли было бы поэтому Солону сказать, что человек никогда не может быть счастливым, ибо он смог бы стать таковым лишь после того, как уже перестал существовать».
С особенным неудовольствием отзывается Монтень о тех, кто слишком заботится о своей земной карьере после смерти, о церемониях погребения и т. д., и вообще о всех, кто не может понять, что после смерти он уже не существует. Впрочем, эти люди счастливы в своём заблуждении.
Мимоходом высказывается он о своём политическом идеале:
«Я почти готов проникнуться непримиримой ненавистью ко всякому народоправству, хотя эта форма правления представляется мне самой естественной и правильной, когда вспоминаю о бесчеловечности и несправедливости афинского народа, который приговорил к смерти без помилования, не пожелав даже выслушать оправдания, своих храбрых военачальников, вернувшихся после выигранной ими у лакедемонян морской битвы близ Аргинусских островов, – самой упорной и жестокой из всех битв, какие когда-либо выдержали морские силы греков. Вина осуждённых состояла в том, что после победы они действовали, как того требовала военная обстановка, вместо того, чтобы остановиться собирать тела своих убитых и предавать их земле».
Впрочем, нужно понимать, что этот идеал имеет теоретический характер, так же, как посмертная справедливость.
Глава IV
Как душа обращает свои страхи на ложные предметы за неимением настоящих
К эстетике Монтеня:
«И в самом деле, подобно тому, как, подняв руку для удара, мы чувствуем неудовольствие, если удар наш ничего не встречает и падает в пустоту; подобно тому, как открывшийся перед нами вид будет приятен лишь в том случае, если взор наш не теряется в неопределённом пространстве, но встречает на подходящем расстоянии холм, на котором он может задержаться…»