«Прекрасная память охотно соединяется с шаткими суждениями. По мере ослабления памяти могут возрастать другие способности. В недостатке памяти заключена опора для исправления худшего недостатка – самомнения. Слишком развитая память мешает краткости речи и глубине суждения. Есть и другие достоинства плохой памяти, среди которых – неспособность запомнить все обиды, понесённые нами».
Разница между ошибкой и ложью. Лгать трудно, лучше выдумать всё целиком, чем искажать истину по частям. В последнем случае память легко может изменить. Истина крепче сидит в нашем сознании, запечатлеваясь в памяти первой.
«В самом деле, ложь есть гнусный порок: мы являемся людьми, мы связаны друг с другом только благодаря слову. И если бы мы сознавали весь ужас и всю тяжесть этого порока, мы преследовали бы его более жестоко, чем все прочие преступления. Я нахожу, что обычно любят наказывать детей по пустякам, за невинные прегрешения и мучат их за преходящие проступки, которые не производят впечатления и не оставляют последствий. Только лживость и, в несколько меньшей степени, упрямство кажутся мне такими пороками, с зарождением и развитием которых надо вести беспощадную борьбу; они растут вместе с людьми; и раз язык вступил на путь лживости, поразительно, до какой степени невозможно совлечь его с этого пути; оттого-то и происходит, что мы видим порядочных людей, подверженных этому пороку и порабощённых им».
Глава X
О речи быстрой и медленной
«Производить свои операции быстро и внезапно свойственно преимущественно логическому суждению. Однако и тот, кто остаётся совершенно немым, если не имеет досуга, чтобы подготовиться, и тот, кто вовсе не нуждается в досуге для подготовки, представляют одинаково редкие исключения».
Иногда раздражение во время речи делает нас красноречивыми. Часто без предварительного обдумывания мы говорим лучше. Произведения, создаваемые преимущественно усидчивым трудом, «воняют маслом и лампой». Излишняя напряжённость создаёт помехи и препоны. Нужно, очевидно, нечто среднее.
«Что касается того свойства натуры, о котором я говорю, то случается и так, что оно не требует потрясения и раздражения сильными страстями, как гнев Кассия (ибо это душевное движение всё же слишком грубо), душа хочет не сотрясения, а возбуждения; она хочет, чтобы её подогревали и подбадривали посторонние впечатления, внешние и неожиданные; если она остаётся наедине сама с собой, она замирает и томится; возбуждение – её жизнь и её благодать».
«Устное слово стоит больше, чем написанное, если только можно сравнивать по стоимости то, что не имеет никаких цен».
Глава XI
О предсказаниях будущего
Выпады против желания нашего знать будущее. Роль случая, правота иррационального, жребий:
«Я предпочёл бы руководиться в своих делах скорее жребием, бросанием костей, нежели грёзами подобного рода. И в самом деле, во всех республиках жребий пользовался значительным авторитетом. Платон в том идеальном благоустройстве, которое он измышляет по своему желанию, устанавливает решение многих важных дел по жребию; он хочет, между прочим, чтобы по жребию совершались браки между добрыми гражданами, и придаёт такое большое значение этому случайному выбору, что дети, рождённые от таких браков, должны воспитываться внутри страны; а те, которые рождены дурными гражданами, изгоняются; однако, если случится так, что кто-либо из этих изгнанников, подрастая, будет подавать хорошие надежды, он может быть возвращён обратно; равным образом, может быть изгнан тот из оставленных, который в юности будет подавать мало надежд».
Люди, потерпевшие от общественных смут, отбрасывая собственный рассудок, охотно предаются всяческим суевериям. Осуждение пророческой фантастики. Однако: демон Сократа представлял собой слепо действующее побуждение воли, возникавшее в нём без какого-либо сознательного обсуждения; и является правдоподобным, что в душе, столь возвышенной, как у него, и подготовленной непрерывным упражнением в мудрости и добродетели, эти порывы, хотя необдуманные и непереваренные, были всегда значительны и достойны того, чтобы им следовать. Каждый до некоторой степени чувствует в себе возбуждающую силу такого внезапного, резкого и неожиданного мнения; я склонен придать ему известный авторитет, придавая весьма мало авторитета нашему благоразумию; среди этих наитий мне случалось иметь столь же слабые по логическому обоснованию, сколь мощные по способности убеждать или разубеждать, – как это обыкновенно бывало и у Сократа7; когда я позволял им увлечь себя, это приводило к таким удачным и полезным результатам, что в них нельзя не видеть чего-то вроде божественного вдохновения.