— Никаких но, мама. Я не думаю, что смогу жить дальше, если ее действительно больше нет. Только не снова, — мой голос звучит приглушенно, когда слезы, наконец, скатываются по моим щекам.
— Ты должен. Ради Луки. — Она проводит пальцами по моим волосам в знак утешения.
— А что, если я не могу? — шепчу я, стыдясь себя.
— Ты сильный, mon cher. Сильнее всех, кого я знаю. И я видела, как сильно ты любишь этого мальчика, слишком сильно, чтобы оставить его беспомощным в этом мире.
Она права. Я бы никогда не оставил Луку на произвол судьбы. Но это горе действует на каком-то нелогичном уровне, и единственное, о чем я могу думать, — это Аллегра.
Моя маленькая тигрица.
— Она жива, — заявляю я, на этот раз без тени сомнения.
— Mon cher, — мама цыкает, разочарованная тем, что я не вижу причин.
— Мне это не нравится. Я забираю своего крестника с собой, пока ты не соберешься с силами. Мне не по себе оставлять его с тобой вот так..., — она глубоко вздыхает.
— Я знаю тебя, и скоро ты будешь искать утешения на дне бутылки. Non (франц. Нет), это не самое лучшее окружение для ребенка.
— Хорошо, просто... дай мне день или два, — я делаю глубокий вдох, признавая, что мама права, хотя мне не нравится мысль о том, что Лука будет далеко.
Но сейчас... Я не хочу, чтобы он видел эту сторону меня.
— Я пойду, возьму его. — Она делает несколько шагов, прежде чем резко повернуться ко мне. — Не делай глупостей, хорошо?
Я поднимаю на нее глаза и медленно киваю.
Затем, снова оставшись одна, я действительно нахожу утешение на дне бутылки.
Когда я открываю глаза, мой взгляд расплывается. Но невозможно ошибиться ни в решительной походке стоящей передо мной женщины, ни в том, как она орудовала длинным острым ножом. На ней темные джинсы в сочетании с серым шерстяным свитером - и она выглядит чертовски сексуально, покачивая бедрами, и ее убийственные намерения делают ее только сексуальнее.
— Я так и знал, — слова вылетают у меня изо рта, алкогольная дымка рассеивается.
— Ты сукин сын, — ее глаза пылают яростью, когда она бросается на меня. Я ловлю ее за руки, удерживая на месте, и мы оба падаем на землю. — Ублюдок, — продолжает она сыпать оскорблениями, пытаясь освободить руку с ножом.
— Маленькая тигрица, — я едва могу говорить от счастья, которое рвется из глубины души.
Она жива. Я знал, что она вернется ко мне.
— Отпусти меня, придурок, — сопротивляется она, но я лишь крепче сжимаю ее руки.
— Только один момент. Дай мне обнять тебя на минутку, — прохрипел я, отчаянно желая почувствовать ее тепло, ее запах — доказательство того, что она жива, в котором я так отчаянно нуждался. — Шшш, — шепчу я ей в волосы, упиваясь ее присутствием.
Сколько лет я мечтал только об этом? Держать ее вот так?
Она все еще борется, и ее нож вонзается мне в грудь, острый кончик царапает поверхность кожи. Резкая боль удивляет меня, и она пользуется этим, чтобы выскочить из моих объятий.
— Ты гребаный ублюдок. Ты не смог удержаться в штанах даже на моих похоронах? — она смотрит на меня с отвращением, и я не могу не нахмуриться в замешательстве.
— О чем ты говоришь?
— Ты думаешь, я не помню эти чертовы духи? — она качает головой, делая шаг назад. — Они отпечатались в моей памяти с того момента, как я впервые почувствовала их запах на тебе, — ее голова двигается взад-вперед по комнате, как будто она что-то ищет. — Где она? Где ты ее спрятал? — она продолжает, и мне требуется мгновение, чтобы понять, что она говорит о духах мамы.
— Ты ошибаешься, — начинаю я, пытаясь решить, как лучше объяснить ей, кто такая мамы.
— Я ошибаюсь? — она вскидывает брови. — Как я могу ошибаться, если с самого начала это был один и тот же человек? — она делает паузу, глядя на меня, как будто ее поразили. — Ты любишь ее? — спрашивает она тоненьким голосом, ее черты лица искажены болью. — Вот оно что? Ты любил ее все это время.
— Нет, — отвечаю я, с трудом подбирая слова. — Она близкий друг и ничего больше. Она крестная мать Луки, — говорю я, и ее глаза расширяются от ужаса.
— Ты подпустил эту шлюху к моему сыну? — кричит она, снова бросаясь на меня, кончик ножа находится прямо над сердцем.
— Она не шлюха, — я стиснул зубы, зная, что в своей изменчивости она может легко зарезать меня — даже случайно. — Она друг. Пожилой друг, — добавляю я, просто для порядка, но подозрение не исчезает из ее глаз.
— Сколько раз? — спрашивает она сокрушенно, ее голос ломается. — Сколько раз ты предавал меня?