Жили они все трое в городе, в расположении немецкой части, а в лагерь приходили лишь для проведения вербовочной работы.
Лукьян Никифорович в первую очередь навестил своего подшефного — Степана Енина. Как ни противна Степану была эта встреча, он улыбнулся, подал руку.
— Лукьян Никифорович! Вы так поправились. Просто не узнать…
— Да? Кормили нас хорошо, коллега. Военный паек, — Лукьян Никифорович то и дело поглядывал на свой френч. На маленькой сутулой фигурке военная форма сидела не только мешковато, но до смешного нелепо. Тем не менее Степан сказал:
— У вас такой солидный вид. Форма так идет вам…
Лукьяну Никифоровичу такие слова казались музыкой. Долго не колеблясь, он передал «приятелю» бумажный сверток и, как бы между прочим, несколько раз подчеркнул, что в свертке продукты.
Лукьян Никифорович вкрадчивым шепотком поделился со Степаном привезенными из Германии новостями. Оказывается, готовится великая сила из русских и немецких патриотов. Она ликвидирует натиск с Востока «Уже натиск, а не сокращение линии фронта», — отметил про себя Степан. Под большим секретом Лукьян Никифорович еще сообщил, что в летнем наступлении этого года Германия использует новое сокрушающее оружие.
— Дорогой коллега! — продолжал Лукьян Никифорович. — Настал решительный момент. Немцы очень великодушны. Каждому из нас они предоставляют возможность исправить в своей жизни ошибку.
— Какую ошибку? — недоумевал Степан, прикидываясь простаком.
— Пора нам жить так, как мы хотим, а не по указке.
— Это да, — согласился Степан.
Лукьян Никифорович схватил Степана за отворот френча, потом за пуговицу, начал ее крутить.
— Дорогой коллега, я желаю вам только добра. Вступайте в освободительную армию. Это долг каждого…
Степан не растерялся. Он давно ждал такого предложения.
— Коллега! — Степан в ответном душевном порыве взял Лукьяна Никифоровича за руки. — Я всем сердцем с вами, но вступить, понимаете, не могу. Религиозные убеждения… Я баптист. Понимаете?.. Там меня силой заставили воевать, а тут свобода вероисповедания. А так я всей душой…
— Да ведь речь идет о борьбе с большевиками, злейшими врагами цивилизации.
— Все равно не могу. Нет, отец проклянет меня. Он такой пацифист…
Лукьян Никифорович загорячился. Он совсем не ожидал провала. За такую работу могут на фронт отправить. В два счета…
Облизывая кончиком языка внезапно пересохшие губы, Лукьян Никифорович начал доказывать, что на всякое зло следует отвечать злом.
— Нет, так не по учению Христа, — стоял на своем Степан. — Не могу. Только не обижайтесь, пожалуйста…
— Да ты послушай, коллега… Конечно, свобода вероисповедания…
Неизвестно, сколько продолжался бы этот разговор, если бы не шум в соседней комнате, который Степан не преминул использовать для того, чтобы отвязаться от своего «приятеля».
— Что там такое?
Распахнув дверь, Степан увидел Яшку Глиста и Васька. Окруженные жильцами комнаты, они стояли один против другого в проходе между нарами. Как прежде, у Глиста позеленели теперь уж не втянутые щеки, и сам он весь так трясся от злости, что не попадал зуб на зуб. Васек же напоминал бодливого бычка, готового с секунды на секунду ринуться на своего врага.
— Не пугай! — цедил сквозь зубы Васек. — Самому, видать, страшно — так и других пугаешь. Конечно, в России по тебе веревка плачет. Давно плачет… А нас за что на Колыму, осиновая голова?
— Сам ты осиновая голова! Присягу нарушил? Родине изменил? Вот тебе и Колыма…
— Там разберутся, как и почему нарушил… А вот кто портреты Гитлера рисовал — тому несдобровать…
— А я не собираюсь в Россию. И вам не советую.
— Иди вон Лукьяну Никифоровичу посоветуй, а нам нечего..
— Брось бузить! — загудел Егор, вступаясь за Глиста. — Заткнись, пока я из тебя мокрого места не сделал!
Несколько человек возмутилось:
— Попробуй тронь!
— На кулаки все надеешься?
— У нас тоже есть кулаки…
Не ожидая такого отпора, Егор смолк. Яшка же с досадой плюнул, достал трясущимися пальцами сигарету.
— И тебе России не видать, как своих ушей. Попомни меня!..
Яшке надо было идти в следующую комнату, но он поспешно зашагал в немецкий блок.
— Господин унтер-офицер, не могу я больше… Рта раскрыть не дает. Так и ходит по пятам…
— Кто?
— Васек, беленький такой, из первой комнаты…
— Распустили!.. Курносого паршивца я давно приметил. Думаете, он со своего голоса поет? Нет, за его спиной стоят.
Удивительным парнем был этот Васек. Надвигающаяся победа над фашизмом, казалось, пьянила его, и он окончательно расстался со всякой осторожностью. Васек действительно ходил по пятам за «спасителями» и говорил им то, что думал. Никакие увещевания друзей не помогали.
Вот и сейчас Степан, после стремительною, не обещающего ничего доброго ухода Глиста, отвел Васька в сторону.
— Что ты делаешь, сумасшедший? Ведь расстреляют…
Васек насупился и зло отрубил:
— Плевал я… Всех не перестреляют. На моих братьев петлю набрасывают, а я должен молчать, да? Да пошли они!..
Вот и предостереги его.
В воскресенье из коридора слышится команда Антона:
— Строиться! Выходи! Живо!
Командиры взводов, проинструктированные штабом, потихоньку сообщают, что предстоит агитация. Что бы ни говорили — молчать. Ни звука!
Пленные лениво выходят на апельплац, становятся по четыре. Всем досадно от мысли, что предстоит долгая выстойка. И потому никто не обращает внимания на Антона, который, бегая вдоль строя, требует выравняться, «убрать» животы.
Пленные мрачно наблюдают, как Лукьян Никифорович и Егор устанавливают под флагштоком небольшой стол. А когда Яшка Глист приносит стул, а потом графин с водой и стакан — пленные переглядываются. Что за комедия? Васек кривит в злой усмешке губы, а Цыган многозначительно хмыкает и тянет:
— Будем посматривать, как говорил мой знакомый грузин…
Из немецкого блока выходят трое. Идут в ногу, твердо печатая шаг. Издали слышно, как хрустит под сапогами щебенка. Крайний справа — унтер, слева — лейтенант — «спаситель» Серж. А в середине — высокий, пожилой гауптман. Поджарый и прямой, будто аршин проглотил, смотрит сквозь толстые стекла очков высокомерно.
— Смирно! — командует Антон.
Гауптман небрежно машет рукой в белой перчатке, дескать, вольно.
— Вольно!
Гауптман садится на стул, унтер и лейтенант почтительно стоят по бокам.
— Я очень корошо знать Россия.
Этим запас русских слов у гауптмана, кажется, истощился. Чтобы хоть как-нибудь слепить следующую фразу, гауптману нужно время. Он сосредоточенно морщит лоб, жует толстыми губами.
— Крупный специалист по России! Знаток!..
Фраза нравится русским. Ее передают по рядам, пересмеиваются. Кто-то подозрительно долго кашляет. Унтер хорошо понимает, с какой целью это делается: неуважение начальства, своего рода саботаж… «Большевистские выродки!..» — думает унтер. Взгляд его становится холодным и острым, и, как всегда в таких случаях, начинает подрагивать в колене левая нога.
— Я видеть, как жить мужики старая Россия. Очшень корошо жить, Филь свинья и баран. Етцт нет свинья и баран…
— Сам ты свинья и баран! — шепчет Васек Цыгану, а тот, прыская в руку, передает соседу, и вскоре весь строй смеется. Смеется почти в открытую.
Гауптман в замешательстве. С недоумением на лице он оборачивается к унтеру. Тот с быстротой, которой позавидовал бы спринтер, срывается с места.
— Молчать! Смирно! Ждете Красную Армию?! Сталина?! Не дождетесь! Ложись! Встать! Бегом! Ложись!