Мужчина с девочкой на руках метался между кассами:
- Мне только спросить! Поганый полуостров! Золотая клетка!
Она подошла к серединной, напряженно-плотной, очереди и сказала:
- Дайте ему спросить.
Люди расступились.
И остро, до боли, захотелось туда, где её ждут - домой, в Кишинёв.
В двенадцать от пирса Морского вокзала отходил теплоход "Колхидa", следующий в Одессу. По сходням поднимались прогулявшиеся по Ялте пассажиры. Догружали на носовую палубу легковые автомобили. Кассовый зал Морского вокзала - странное дело - был немноголюден, как будто море вдруг перестало звать странствовать.
- Каюту?! Может, с ванной? - вскинулась кассирша в пепельном парике, не отрываясь от заполнения бланков; глянула исподлобья на окошко и остановилась: - Ты что, одна едешь? Лет сколько? Несёт тебя... Палубный билет хочешь? Обычно автомобилистам отдаем. А вздремнуть можно и в шезлонге...
...За кормой надрывно кричали чайки. Порывистый ветер не давал собраться с мыслями. Небо было постылым и пустым.
К вечеру небо помутнело, ветер похолодал, а море стало пошумливать.
Чтобы согреться и укрыться от ветра, она прошла вперёд в работающий допоздна ресторан, и села за одинокий столик у окна. Заказала безвкусный мясной салат и бутылку вина. Норовили подсаживаться хорошо одетые жизнерадостные грузины с золотыми коронками: - Вах, какой хорощий дэвущка! Отдыхаем, дарагая, да? - натыкались на её отрешённый взгляд, осекались и уходили.
Официант насторожился, и, подойдя, вежливо попросил расплатиться.
- Я не убегу, - усмехнулась она, преодолевая лёгкое головокружение. - Некуда.
- Понимаете, - замялся официант, - нам кассу сдавать надо. Вы же больше не заказываете. ...Но сидеть можете, сколько хотите... - Подумал секунду, посмотрел на гуляющий зал: - Я на смене, если что. До закрытия.
За окном ворочалось тяжёлое непроглядное море.
То ли от гремящей музыки, или от качки, а может, от многословных грузинских тостов, ей стало нехорошо. Она вышла на мокрую палубу, в бьющую в лицо солёную морось, глотнуть воздуха, и успела подбежать к поручням - её вырвало за борт.
И с этим, показалось, ушли последние силы. Она вцепилась в сложенный шезлонг, с трудом волоча его на нижнюю палубу, рухнула на него и будто провалилась в тёмную ревущую воду.
Утром была прозрачная, солнечная, платанная Одесса. На вокзале уже готовно рокотал и перекликался голосами поезд на Кишинёв.
...Мать плакала. Отец молчал, потом подошёл и обнял за плечи:
- Ты этого не хотела. - И добавил: - Прости, что ты родилась еврейкой...
- Ты не виновата, - сказала подруга, - это всё они.
И не уточнила, кто.
- Знаешь, я вспомнила: у него был бронзовый загар. Это ему шло.
У подруги расширились глаза, и дрогнул голос:
- Бедная ты моя.
Симпатизирующий однокурсник, блондин с замесом белорусско-польской, татарской и казацкой крови, бескомпромиссно и жёстко обронил:
- А интересно, лет сорок пять назад отвёл бы он тебя в Бабий Яр? Или отвёл бы, но, прощаясь, поцеловал?
Он был сыном полковника КГБ и слишком много знал. Она взорвалась:
- Прекрати паясничать, идиот! Речь о другом... И не звони мне больше никогда!
Он обиделся и не звонил.
В аудитории подготовительных курсов в университет она написала короткое письмо, отправленное по адресу - "Ялта, милиция, начальнику милиции".
Ожидание повестки было долгим и безуспешным. Осень поначалу была тиха и безмятежна. Потом, спохватившись, стала ветреной, веселилась, играла светотенью, забавлялась листопадом. Холода запоздали.
Однокурсник позвонил к Новому году.
Ялта была и осталась в памяти скалистым берегом, тёмной водой и криком чаек.
Больше она не любила море.
<p>
1</p>