— Ты ненормальный, — заявила она, ничего более не комментируя.
— Похоже, для тебя это любимое качество в мужчинах, — парировал я.
— Похоже.
В её голосе, наконец, послышался озорной тон.
— Чего бы тебе хотелось?
Агата чуть помолчала, а затем сказала то, что я уже и так знал.
— Свой дом, достаток, вылечить кожу на руках. Мужа и ребёнка.
— Девочку или мальчика?
— Не важно, — ответила она, тотчас поправив саму себя. — Девочку.
— У меня две дочери Олеся и Злата.
Агата молчала, переваривая услышанное. Похоже, она никак не ожидала нарваться на подобную откровенность.
«Привыкла, что я — мормилай. Оно. То, что уже не может иметь прошлого и настоящего».
— Где они сейчас? — спросила женщина, когда я уже решил, что Агата сегодня не проронит ни слова.
— Дома в Русарии. Во Пскове.
— Далеко, — невпопад брякнула Агата.
— Далеко, — согласился я.
— Жена?
— И жена, — кивнул я.
— У меня был муж. На войне с вами убили…
— На этой?
— Нет, прошлой. Ещё был сын. Умер от чахотки.
— Мне жаль.
— Уверен?
— Наверное, да. Я может и убийца, но не злодей. Во всяком случае, пока нет.
— Я уже почти забыли их лица. Осталась только пустота, которая болит. Говорят, у калек болят отрезанные руки или ноги… Это правда?
— Да, так говорят. Я тебя понимаю. Я тоже скучаю по своим и тоже не помню их лиц.
— Это не одно и тоже… Твоя семья жива.
— Да. Зато я умер.
Мы снова замолчали. В какой-то момент, я подумал, что это конец наших отношений, и Агата уйдёт навсегда, как вдруг она заговорила:
— Ты знаешь… Я только сейчас поняла, — Она вдруг забралась ко мне на грудь, заглядывая в лицо. — Я же не знаю, как тебя зовут!
— И правда, — криво рассмеялся я. — Зови меня теперь Антони.
— Нет, — решительно заявила Агата, замотав головой. — Это при матери или гостях. Я хочу знать, как называть тебя здесь!
— Алексей.
— Алёша, — мягко проговорила Агата, испуская глазами игривый блеск.
Я обхватил её бёрда ладонями и сжал. Она ахнула, прильнув ближе. Губы коснулись губ. Тела горячили друг друга. Агата стонала, то извиваясь, то замирая, то хватаясь за спинку кровати, прижимаясь грудью к стене, то нависала надо мной. Её горячее дыхание слилось с моим, а наглый и полный вызова крик пронзил тишину особняка.
Когда я проснулся, она уже ушла. Меня это несколько смутило, но я тотчас мысленно похвалил её.
«Нельзя расхолаживаться. Не известно, как дальше пойдет дело с Сабиной. Мы должны быть аккуратны».
Я распахнул ставни. Светило солнце. Было ещё раннее утро, от чего оконная рама была влажная от росы. Собрав капельки ладонью, я провел ею по щеке, радуясь холодной неге и замер.
«Я спал… Впервые за всё время, я… не забылся… не был выброшен в чёрную бесконечность отчаяния… Я спал. Мне ничего не снилось, но я совершенно точно спал».
Это открытие, едва не заставило меня закричать. Я вроде бы даже почувствовал, как бьётся моё сердце. Окно кухни было открыто нараспашку, и оттуда тянуло овсяной кашей. Обернувшись, я не нашёл на полу своей одежды. Агата её унесла, оставив на прикроватном столике благоухающий костюм прежнего хозяина. Просторные тёмно-зелёные бриджи с белыми чулками, кафтан из красного сукна с золотой строчкой, и наконец, белоснежная сорочка с вышитым вензелем «В» справа на груди. Одежда оказалась почти впору, разве что чуть узка в талии и плечах. Я спустился на кухню, там уже вовсю хлопотали женщины. Майя, увидев меня осеклась, а затем заметив одежду Антони, надула щёки, если сдерживаясь.
— Валяйте, — улыбнувшись, сказал я.
Они прыснули звонким заливистым смехом. Мне не было обидно, и уж тем более я не рассердился. Этот смех казался настолько живым, что пробуждал в черствеющей и леденеющей душе что-то, давно забытое и потерянное. Отсмеявшись, я резко сделал суровое выражение лица. Служанки в мгновение ока смолкли, хотя по их переглядыванию я понял, что они догадались — это лишь игра. Почти не смеялась только Анна, она поглядывала на меня смущённо, будто стесняясь. Агата же, цвела, словно вечерняя примула. Она вела себя подчёркнуто официально, не позволяя себе лишнего. Но мне было достаточно одного взгляда, чтобы заметить разительные изменения даже в её походке. То, что было между нами прошлой ночью, впервые выразилось в чистом и нескрываемом чувстве, а нашу страсть не было нужды прятать, её никто не мог прервать или украсть. Я смотрел на её лицо, ещё опухшее от недавних побоев, но такое притягательное и… родное, понимая, что, возможно, допускаю тяжелейшую и ужаснейшую из ошибок. Влюбляюсь, будучи мертвецом.