По дороге, пока они добирались туда, им встретился очень рослый парень, ведущий на поводу серого жеребца.
— А-а, так ты тот парень из Чейза, — сказал он, останавливаясь возле них.
— Джон Уотсон, — представился юноша, протянув ему руку.
— Я — Том Эббот, только все меня Молодым Томом зовут, — откликнулся тот. Лицо у парня было худое и довольно приятное, хоть один его глаз немного косил.
— Я, значит, устроюсь там, где сейчас живешь ты, я правильно понял?
— Точно так. Покажи ему всё, Молодой Том, а я возьму Сирсу. Не с моими коленями по лестницам лазать.
Грегсон взял коня за уздечку и повел за собой, а парень кивнул Джону на лестницу, что стояла в дальнем углу сарая.
Джон рассчитывал, что ему достанется уголок на сене да одеяло, но когда он поднялся, то увидел побеленную дверь и несколько ступенек, ведущих от нее.
— Пришли, — сказал Том, поднимавшийся следом. — Входи.
Комнатка была крохотной, практически всю ее занимала узкая кровать и небольшой сундучок. Было также несколько крючков на стене. Потолок был резко скошен, но небольшие окошки делали комнату веселой и светлой. За окном, у восточной стены, были ветки каштанов с молодыми зелеными листьями.
Джон моргнул при виде подушки, стеганого одеяла и коврика возле кровати.
— Это всё для меня?..
— Остальные спят в доме, но здесь есть колокол на случай пожара, — сказал Молодой Том, желая успокоить его.
— Нет-нет, всё прекрасно! Я просто не думал, что у меня будет целая комната.
Джон родился и вырос в доме, где комната была только одна, и, даже когда подрос, и стал работать у сэра Уиллогби, ему приходилось делить место еще с тремя мальчиками. У него и своей кровати-то не было, не говоря уж о спальне.
— О, я понял. Здесь спокойно и тихо, не сомневайся. И никто не храпит и не портит воздух…
— …и не тычет тебе локтем в бок, — добавил Джон сухо.
И его не услышат, если он опять будет кричать от кошмаров.
— Да уж, все одеяла никто не утащит, как делали мои братья, — кивнул Том. — И я, верно, скучал бы по этой комнате, если б только я мог тут выпрямиться. Так что это тебе больше подходит — никаких обид.
В самом деле, парню даже дверной проем был низок, у окна же ему чуть ли не вдвое пришлось сгибаться.
— Я здесь буду как мышка в норке, — засмеялся Джон, опуская возле кровати свой дорожный мешок. — Давай-ка я помогу тебе отнести твои вещи. А потом ты покажешь мне всё остальное.
Чаепитие в большой кухне прошло бодро и весело. Джон был самым юным, но большинство других грумов и даже некоторые из садовников были лишь немного постарше, и были весьма оживленными, несмотря на то, что долгий рабочий день позади. Джон похвалил стряпню миссис Грегсон, которая, и вправду, была замечательной.
— Как же здорово, когда на столе бобы и салат. У нас дома их долгое время невозможно было найти.
— А откуда ты? — поинтересовалась Энни.
Джон рассказал им о своей родной деревушке, с долгими зимами посреди огромных торфянников.
— Что, непросто вам там пришлось? — спросил его Молодой Том, подняв голову от тарелки. — Но на севере, говорят, еще хуже всё было.
— Тяжелее всего, я думаю, в городах, — сказал Джон. — Те леди, которых похитили и с которыми обращались так плохо, они были из Бластбурна, или, может, из Йорка. В деревнях больших бедствий не было, ну, по крайней мере, таких. Сэр Уиллогби — хороший и справедливый хозяин, у нас не было причин жаловаться. Мой отец погиб несколько лет назад, на пожаре, когда у нас загорелся амбар, и милорд позволил, чтоб моя матушка оставалась в домике, не выплачивая аренду, пока мы немного не подрастем.
— Да, не многие бы так поступили, — согласился Лэн, один из садовников. — Мою мать сразу выгнали, когда умер отец.
— Ну, так это было еще до реформы, — возразил ему Молодой Том. — А сейчас ее признали бы вдовой по закону, и она бы получала пособие, не надеясь только на милость господ.
— Да? А я и не знал, — удивился Лэн. — Я думал, что эти реформы только школ касаются.
— Так думает большинство, — сказал Грегсон. — И всё потому, что граф, его светлость, — во главе реформаторов. Он-то и продвигал закон в отношении школ, — пояснил он Джону.
Джон вежливо кивнул. Его мало занимала политика, но, конечно, если его новый хозяин поддерживал все эти вещи, то и Джон их тоже поддерживал.
— Да к чему нам все эти новшества? — сказал вдруг Старый Том. — Я всю жизнь вот при лошадях, Господь меня сделал таким. Родился конюхом, конюхом и помру. А отправьте вы меня в школу и сделайте пастором или стряпчим, так я всё равно был бы конюхом… Разве что воротничок бы носил.
— А я сходил бы к тебе на проповедь, преподобный Том, — заметил серьезно Дэнни, другой молодой садовник.
— Почему это? — спросил Старый Том подозрительно.
— Ну, это были бы очень короткие проповеди, — ответил Дэнни, и Джон рассмеялся вместе со всеми. Он успел заметить, что Старый Том был крайне скуп на слова.
— Я не очень-то разбираюсь в этом, — признал Грегсон, откидываясь на спинку стула. — Но чувствую себя так же, как Старый Том. Наше дело — работа, лошадки, и всё прочее. Кто знает, быть может, родись я в Плимуте, то стал бы не конюхом, а рыбаком. А что скажешь ты, Джон? Тебя тоже готовили, чтоб работать с лошадьми?
— О, я вырос, можно сказать, на конюшне, — сказал Джон серьезно. — Мой отец мечтал стать жокеем, но он оказался слишком высоким, и мечта его не сбылась, он всегда горевал об этом. Ну, он ездил по всей стране, доставляя для сэра Уиллогби лошадей, пока однажды не встретил самую миниатюрную девушку в Англии и не женился на ней. Так что он был уверен, что сын его будет невысокого роста. По крайней мере, он всегда это говорил.
Все вновь засмеялись, и Джон тоже улыбнулся, хотя на душе у него оставался горький осадок. Был ли отец его разочарован им, пусть даже на Небесах?..
Миссис Грегсон тактично сменила тему, спросив садовника о весенних посевах. Ужин закончился, и люди просто собрались у стола — чистили обувь, читали газеты или играли в шашки. Джон смотрел на них какое-то время, но сегодня он проделал уже долгий путь, и очень устал. Так что вскоре он извинился и ушел к себе.
Наверху, в своей новой комнате, он забрался в постель — в одиночестве, в первый раз в своей жизни. Он попробовал потянуться и лечь так, как ему бы хотелось. Но вскоре, однако, обнаружил, что свернулся на своей части постели. Какое-то время он бездумно смотрел в слабо освещенную пустоту. Стены не доходили до самого потолка, поэтому он мог слышать, как фыркают лошади и тихо переступают на сене, там, внизу. Скреблись где-то мыши, но вообще-то было очень спокойно и тихо. Кровать вдруг показалось ему чересчур большой и пустой. В первый раз он ощутил пустоту с собой рядом — боль отсутствия Эмми, которая подлезала всегда ему под руку, чтоб свернуться клубочком.
Что-то тихо вдруг зашуршало, и Джон приподнялся, не уверенный, чтоб понять, откуда доносится звук.
Сразу он ничего не заметил, но вскоре послышалось нежное мур-р-р. И через мгновение что-то мягко прыгнуло ему на ноги. Кошка, живущая в сарае. Она прошлась по одеялу, мягко обходя ноги Джона, и свернулась в клубок под его коленями. Мурлыканье стало громче, наполнив всю комнату.
Джон улыбнулся. Он мог сейчас рассмотреть, что кошка была рыжая, с белой мордочкой и белым хвостом, кругленькая и пушистая, процветавшая, вероятно, на ловле мышей, коих было немало в сарае и на конюшне.
Эмми тоже была рыжей. Ее волосы просто пламенели, и она была ярче всех в их деревне… И сияющим огоньком в жизни Джона.
— Это ведь моя сестренка прислала тебя? — спросил Джон у кошки. — Как мило с ее стороны.
Он представил себе Эмми — так, как он мог ее вообразить: маленькую, в длинной белой ночной рубашке… и с крылышками на спине. Смотрящей сверху на братца, скучающего вдалеке от дома, и решившей, что ему, конечно же, нужна кошка.