На несостоявшихся предателей было жалко смотреть. Петрович дернулся, сделал попытку вскинуть берданку, но выступил вперед Гулыгин, двинул прикладом в челюсть. Петрович схватился за разбитую кость, отпрянул к подоконнику, берданка уплыла в чужие руки. Остальные испуганно закричали, шурин перевернул табуретку. Глеб схватил его за шиворот, хорошенько встряхнул и вложил всю мощь народного гнева в последующий удар. Шурин, падая, опрокинул стол, Глеб поморщился – что же ты так грохочешь, гражданин. Сергеич попятился к окну, чтобы выбить задом стекло. Лазаренко и Вербин бросились одновременно, схватили его за локти, Лазаренко не сдержался, двинул предателя в висок, и Сергеич распростерся на треснувшей столешнице.
Выслушивать исповеди не было резона. Глеб переглянулся с Гулыгиным, тот понял без слов – кадровый военный, два месяца в разведке, правда, служил под началом других (геройски погибших). В руке мелькнул старенький «наган» с накрученным глушителем. Завизжал шурин Сергеича, стал вертеться, но получил пулю в грудь и упокоился с миром. Сам Сергеич прожил чуть дольше, успел рухнуть на колени и открыть рот. Пуля пробила черепную кость.
– Третьего не трогай, успеем, – опомнился Глеб.
Гулыгин пожал плечами, опустил «наган», но далеко убирать не стал.
– Нет-нет, не стреляйте… – пустил слюни Петрович. – Вы нас не поняли, товарищи… Мы вовсе не ждем фашистов, мы будем с ними сражаться до последней капли крови – за нашу Советскую Родину, за товарища Ста…
– Заткнись! – процедил Глеб, предатель осекся на половине святого для каждого советского человека слова. – Кого ты уговаривать собрался? Мы все поняли. Сочувствуем, но своих благодетелей ты уже не дождешься.
– Не стреляйте, пожалуйста, – снова захрипел Петрович, – Христом-богом прошу, жизнью деток своих маленьких…
– Вот гад, про деток вспомнил, – сплюнул Гулыгин. – Товарищ лейтенант, вы уж разберитесь с ним, да кончать упыря надо. А то зажился он на этом свете.
Разговор не затянулся. Петрович ползал по полу, умолял дать ему шанс искупить вину. Его неправильно поняли! Он не собирался предавать Отчизну, хотел лишь втереться в доверие к немцам и начать священную партизанскую войну на захваченной территории!
Попутно Петрович давал ответы на вопросы. Население деревни – порядка семидесяти душ. Уехали человек двадцать, остальные остались, не поверив сказкам о зверствах фашистов. Бабы, старики, маленькие детки – большинству из них просто некуда идти. Мужиков дееспособного возраста – человек восемь. «Кружок активистов», которым поперек горла встала советская власть – это он, эти двое и еще Генка Харитонов, механизатор МТС, но хрен знает, где его носит. Решили до прихода немцев прибрать власть в деревне, да вот жалко – парторга не смогли взять, убег, зараза, вместе с женой и отпрыском. Хотели встретить немцев по-людски, показать, что русские люди всячески рады слиянию с Великой Германией… Подобные выкладки Петрович, разумеется, не выдавал, но додумать было нетрудно.
– Признавайся, откуда сведения, что немцы должны прийти?
– Так это… А как же еще? – бормотал Петрович. – Они же к Москве рвутся, супостаты проклятые, отродье басурманское… Обязательно придут, тут ведь одна дорога… Тишка Митрохин, сынок Матрены, вечером на хутор Собачий к бабке бегал, так на обратной дороге немцев засек… На мотоциклах они были – разъезд или разведка, не знаю… По лесу катались, дорожку протаптывали да по сторонам смотрели… К Глазову поехали, но там нет дороги – тупик, значит, вернутся и в нашу сторону двинут…
Это было похоже на правду. Немцы могли нагрянуть в любую минуту. Заваленная снегом дорога на восток их задержит ненадолго. Она не единственная, что ведет в Клин, но, по крайней мере, самая короткая. А читать советские топографические карты немецкие стратеги научились. И метод тыка тоже освоили. Клин фактически беззащитен, крохотный гарнизон и часа не продержится…
Глеб выразительно посмотрел на Гулыгина. Тот не стал уточнять, выстрелил предателю в сердце.
Разведчик задумался. Немцы могут вот-вот появиться, но это неточно. Есть ли смысл его группе идти на запад, учитывая, что скоро рассветет, и даже в маскхалатах они не станут невидимками? Можно подождать колонну, устроить диверсию и, пока фашисты будут барахтаться в снегу, отойти к своим. А если немцы не придут?
Вечно голодный Вербин, паренек с изнеженным лицом и тонкими пальцами (но вовсе не задохлик, как могло показаться), забрался в русскую печь и сделал разочарованное лицо. Еды в печи не было.
– К Матрене сходи, – посоветовал Лазаренко. – Она на всю германскую армию наготовила. Что же ты такой голодный-то, Вербин? Тебя проще убить, чем прокормить.