Рэй Брэдбери
Морская раковина
Ray Bradbury
The Sea Shell
Ему хотелось выскочить на улицу и бежать, перемахивать через живые изгороди, поддавать ногой пустые жестянки и орать под окнами, чтобы вся компания выходила гулять. Солнце стояло высоко, погодка выдалась хоть куда, а он валялся, укутанный одеялами, весь в поту, и злился — кому ж такое понравится?
Хлюпая носом, Джонни Бишоп сел в постели. Сноп солнечных лучей, который горячил ему ступни, хранил запахи апельсинового сока, микстуры от кашля, а после маминого ухода — ещё и духов. Нижняя половина лоскутного одеяла была похожа на зазывную цирковую «растяжку»: такая же красно-зелёно-лилово-голубая. От этой пестроты зарябило в глазах. Джонни поёрзал.
— Гулять охота, — тихонько заскулил он. — Вот Чёрт. Чёрт!
Над головой жужжала муха; она колотилась в оконное стекло, отбивая сухую дробь своими прозрачными крылышками.
Джонни покосился в её сторону, зная по себе, как ей хочется на волю.
Он несколько раз кашлянул и убедился, что это не болезненный старческий кашель, а обыкновенный мальчишеский, какой может напасть на человека одиннадцати лет, но не может помешать ему ровно через неделю оказаться на свободе и, как прежде, тырить в чужих садах яблоки или обстреливать училку жёваными шариками.
Из коридора донёсся чеканный стук каблучков по натёртому до блеска полу. Дверь открылась: на пороге возникла мама.
— Что это вы расселись, молодой человек? — возмутилась она. — Немедленно лечь.
— Я уже поправляюсь. Честно-честно.
— Доктор ясно сказал: ещё два дня.
— Два дня! — Настал момент изобразить негодование. — Сколько можно болеть?
Мама рассмеялась.
— Ну, болеть не болеть, а в постели полежать придётся. — Она легонько потрепала его по левой щеке. — Ещё соку хочешь?
— С лекарством или так?
— С каким ещё лекарством?
— Я тебя знаю. Ты мне в сок микстуру подмешиваешь, чтобы я не догадался. А я распробовал.
— Так и быть, без микстуры.
— А что у тебя в руке?
— Ты об этом?
Мама протянула ему какой-то поблёскивающий кругляш. Джонни положил его на ладонь. Кругляш оказался твёрдым, гладким и — на вид неплохим.
— Доктор Халл по пути заехал к нам и оставил для тебя эту вещицу. Сказал: будет тебе занятие.
Джонни побледнел, заподозрив подвох. Детские пальцы скользнули по блестящей поверхности.
— Обойдусь без его занятий! Это вообще неизвестно что!
Мамина улыбка была теплее солнечного света.
— Это раковина из морских глубин, Джонни. В прошлом году доктор Халл нашёл её на берегу Тихого океана.
— Ну, ладно. Что ещё за раковина?
— Точно не знаю. Наверное, давным-давно, много лет назад, она принадлежала кому-то из обитателей моря.
Джонни наморщил лоб.
— В ней кто-то жил? Как в домике?
— Вот именно.
— Правда? Честно?
Мамина рука поправила раковину у него на ладони.
— Если сомневаетесь, молодой человек, послушайте сами. Этот конец — показываю — надо приложить к уху.
— Так? — Он поднял раковину и старательно вдавил её в своё маленькое розовое ухо. — А дальше что?
Мама улыбнулась:
— А дальше, если помолчать и прислушаться, можно разобрать что-то очень, очень знакомое.
Джонни прислушался. Ухо раскрылось в ожидании, как полевой цветок.
На скалистый берег накатила гигантская волна, которая с грохотом обрушилась вниз.
— Море! — воскликнул Джонни Бишоп. — Мама! Это же океан! Волны! Море!
На далёкий, изрезанный утёсами берег набегали валы — один за другим. Джонни крепко зажмурился, и его осунувшуюся физиономию прочертила широкая улыбка. Розовое детское ухо жадно ловило рёв набегающих волн.
— Точно, Джонни, — подтвердила мама. — Это море.
День клонился к вечеру. Джонни, откинувшись на подушку, сжимал в ладонях морскую раковину и с усмешкой глядел в большое окно, справа от кровати. Оттуда было хорошо видно дорогу, а дальше — пустырь, где, как растревоженные жуки, сновали мальчишки, не переставая спорить:
— Эй, я тебя первый подстрелил! Ты убит! Жила много не нажилит! Я так не играю! Теперь я командир!
Их перебранка, словно подхваченная приливом солнца, лениво плыла где-то далеко-далеко. Солнечные лучи бездной янтарных вод затопили лето. Неспешно-тягучие, томные, тёплые. Весь мир погрузился в этот прилив и замедлил своё движение. Часы тикали еле-еле. Трамвай плёлся вдоль улицы, едва слышно бренча по нагретым рельсам. Почти как в кино, когда плёнка крутится не на той скорости и постепенно теряет звук. Всё вокруг затихало. Казалось, за окном не остаётся ничего существенного.