Снизу, из гостиной, послышался телефонный звонок. Мама заторопилась снять трубку.
Джонни лежал в тишине, весь обратившись в слух.
Ещё два дня. Прильнув ухом к раковине, Джонни вздохнул. Целых два дня. Комната погрузилась в темноту. В квадратной ловушке большого окна томились звёзды. Деревья подрагивали на ветру. По тротуарам скрежетали ролики.
Джонни закрыл глаза. Снизу доносилось звяканье столовых приборов — это мама накрывала на стол. Родители сели ужинать. До слуха Джонни доносился гулкий отцовский хохот.
А внутри ракушки чередой бежали волны. Но было и кое-что ещё…
— Что это? — Джонни прислушался. Замер. Поморгал.
Тихо, неизвестно где:
Будто сотня голосов хором затянула песню под скрип уключин:
И уже другой голос, одинокий и негромкий, зазвучал наперекор волнам и океанскому ветру:
Джонни подержал раковину перед глазами.
Дрожащими пальцами Джонни снова приставил раковину к уху и, задыхаясь, сел в постели. Мальчишеское сердце прыгало и стучало в грудной клетке.
На далёкий берег с грохотом рушились волны.
«Что задиковинный привет послал тебе прибой? Смотри: жемчужный льётся свет от ракушки витой. Один конец её широк, другой невидим глазу. Куда зовёт она, дружок? Ответ найдёшь не сразу. Но ты получше приглядись и смело в путь иди — туда, где скалы рвутся ввысь и море впереди».
Пальцы Джонни легли на вмятинки вокруг раковины. То, что нужно. Она завертелась, завертелась, завертелась, а потом уже стало незаметно, что она вращается.
Джонни стиснул зубы. Что там говорила мама? Про мальчишек. Эта… как её… философия… длинное какое-то слово! Про детское… «Нетерпение». Нетерпение! Да, да, ему не терпится! Ну и что такого? Свободная рука сжалась в бледный кулачок и начала молотить по лоскутному одеялу.
— Джонни!
Он рывком опустил раковину и проворно спрятал её под одеяло. По коридору, со стороны лестницы, приближались отцовские шаги.
— Здорово, сын!
— Привет, папа!
Родители крепко спали. Время перевалило далеко за полночь. Джонни с величайшей осторожностью достал из-под одеяла раковину и приложил её к уху. Порядок. Волны никуда не делись. А вдали скрипят уключины, на грот-мачте надувается брюхо паруса, по солёному океанскому ветру плывёт негромкая песня гребцов.
Он всё крепче прижимал раковину к уху.
В коридоре застучали каблучки. Мама свернула к Джонни в спальню.
— Доброе утро, сынок. Ещё спишь?
Оказалось, кровать пуста. В комнате не было ничего, кроме солнечного света и тишины. На кровати покоился сноп лучей, этакий золотистый пациент, опустивший яркую голову на подушку. Одеяло, красно-синее, как цирковой транспарант, было откинуто. Ненужная простыня сморщилась, как бледная стариковская кожа.
При виде этой картины мама нахмурилась и потопала строгим каблучком.
— Вот негодник! — воскликнула она в пустоту. — Побежал играть с соседскими сорванцами, голову даю на отсечение! Поймаю — задам… — Она не договорила и расцвела улыбкой. — Люблю этого негодника больше жизни. У мальчишек нет никакого… терпения.
Она поправила сбитую постель, принялась разглаживать одеяло, и тут её пальцы наткнулись на какой-то комок под простынёй. Пошарив там рукой, она вытащила, на свет какую-то блестящую штуковину.
И улыбнулась. Это была морская раковина.
Мама сжала её в руке и, просто из интереса, поднесла к уху. Глаза широко раскрылись. Челюсть отвисла.
Комната поплыла и закружилась весёлой каруселью — только мелькали яркие лоскуты и оконные переплёты.
Раковина заревела ей прямо в ухо.
На дальний берег рушились волны. После них на неведомом пляже оставались клочки прохладной пены.
И тут песок заскрипел под маленькими пятками. Мальчишеский голос пронзительно закричал:
— Ребята, айда! Кто отстанет — тот макакой станет!