Но Лорел на маяке уже не было. Маленькая фигурка уже сломя голову мчалась к нам и вскоре девочка бросилась в мои объятия. Охнув, она прижалась ко мне, а потом с робким обожанием подняла глаза на отца.
На берегу люди хлопотали над миссис Маклин, потом помогли перенести ее в дом. Брок, Лорел и я вместе взобрались по уступу, и всю дорогу мой муж обнимал меня. Все, что я должна была ему рассказать, теперь не имело значения. Мне было все равно, дочь я Обадии или Натаниэля. Если переменилась я, то переменился и Брок. Он ожил, оставив в прошлом все свои разочарования и утраченные надежды. Нам еще многое предстояло, но теперь мы могли встретить судьбу вместе.
Только подойдя к дому, я вспомнила о письме своей матери. Оно сгорело вместе с кораблем. Я никогда не прочту написанное Карри Хит. Мое сердце сжалось от горя. Письмо было для меня частичкой моей матери. Я никогда не прочту его. Что ж, зато я нашла свою любовь и никогда больше не буду предаваться бесплодным мечтам,
Прошел почти год с тех пор, как сгорела "Гордость Новой Англии". Эти последние строки я дописываю на борту отважного корабля — "Морской яшмы". Вкус сажи исчез у меня с языка, запах дыма наконец-то больше не тревожит мои ноздри.
Я жена капитана клипера и сопровождаю его в этом рейсе, как многие жены сопровождали до меня своих мужей. Были и штормы, и лишения, но мы все преодолели. "Морская яшма" вышла из возраста юности, потому что корабли стареют от работы, как и люди. Но она все еще красавица, и если и помнит кровь на своих чистых, отдраенных песком палубах, то виду не подает. Мне кажется, в команде нет человека, который считал бы ее порченой.
С какой любовью заделывали в доках бэскомовской верфи ее шрамы и раны! И с какой гордостью она несет желтый флаг! Только старую, потрепанную носовую фигуру мы не стали заменять или ремонтировать. Коричневая и огрубевшая, с трещинами в дереве, она по-прежнему гордо рассекает грудью ветер — странная фигура восточной девушки с европейским лицом. Быть может, лицо это уже не так красиво, но, мне кажется, так же отважно, как и раньше.
Наше путешествие, рейс в Китай, было долгим. И в нем мой муж сделал мне бесценный подарок. Он вернул мне моего отца. Он дал мне понять, что кровь и происхождение не всегда определяют судьбу. Натаниэль Хит — человек, выбравший меня в дочери, он и останется моим настоящим отцом. Капитан Обадия кажется мне кем-то вроде деда, далекого и со странностями. Тоже, разумеется, родственником, но не связанным со мной той любовью, которая навечно привязала меня к Натаниэлю.
И только когда я проявляю чрезмерное упрямство, я чувствую в своих жилах кровь Обадии.
Но теперь я живу настоящей жизнью. Например, я поняла, что муж не может прожить всю жизнь в роли романтического любовника — разве что недолго. Но поскольку любовь — это гораздо больше, чем я думала, то я не сетую.
Лиен тоже с нами. Со своей долей капитанского наследства она вернется на родину богатой женщиной. Может быть, даже найдет подходящего мужа. Мне есть за что благодарить китаянку. Если Брок вернул мне отца, то Лиен передала мне частичку моей матери. Когда преступления Яна открылись, а сам он погиб, она перестала ревновать его ко мне и однажды пришла в мою в каюту и пересказала то самое письмо. Она запомнила его дословно. Ну, не совсем, но почти дословно. Моя мать писала Обадии, что Сибилла призналась, как подстрекала его соблазнить Карри — только затем, чтобы ее разлюбил Эндрю Маклин. Именно эти строки Сибилла и не хотела дать прочесть сыну. Теперь это неважно, но я все равно не стану пересказывать их Броку.
Но письмо содержало нечто большее. Карри писала о своей любви к Натаниэлю Хиту, которая пришла, стоило погаснуть короткому безумию страсти. И она с огромной любовью писала о своей дочери, которая должна вырасти и стать взрослой женщиной с незапятнанным именем, свободной от теней прошлого. Благодаря Лиен на меня сквозь годы повеяло теплом материнской любви.
Мать Брока долго болела, да и сейчас еще не окрепла. Но все же после страшных минут, пережитых нами на «Гордости», в ней произошла перемена. Мне кажется, когда мы вернемся, она с большей готовностью примет меня в качестве невестки.
Лорел сейчас в пансионе для девочек в Бостоне. Там она впервые познакомилась со своими сверстницами. Она стала мягче и больше не скрывает своей любви к отцу. А он пытается быть хорошим и понимающим отцом. Лорел и я стали настоящими друзьями. Когда "Морская яшма" вернется домой, Лорел поселится с нами. Мой муж обрел себя в собственных глазах в этом рейсе, и ему не придется больше выходить в море. Он отлично понимает, что его опыт полезнее на берегу. Он больше корабел, чем моряк, и при этом не боится наступления века железа и пара, как боялся капитан Обадия.
Жаркими ночами, когда Южный Крест качается над мачтами "Морской яшмы", меня иногда посещают печальные мысли. Мысли о Яне Прайотте, который погубил и себя, и свой талант. Теперь я больше знаю про Яна, про его несчастливое детство и юность в Гавани Шотландца, Я лучше понимаю, как его наставили на неверный путь, которым он пошел позже, и какую роль сыграл в этом капитан Обадия. Но, в конце концов, человек должен сам отвечать за свои поступки, и нельзя обвинять других в собственных ошибках, В Яне было много хорошего, я это знаю и потому скорблю о безжалостно загубленном таланте.
Завтра мы причалим в Гонконге, и я увижу места, о которых грезила в юности. Может быть, там и родится мой ребенок. Брок говорит, что, если это будет девочка, мы назовем ее Карри, потому что знает, как мне это будет приятно. Я не спорю. Я-то знаю, что это будет мальчик, и я назову его в честь единственного дорогого мне человека — капитана Брока Маклина, конечно. Интересно, полюбит ли наш сын море? Будет ли с восторгом слушать о тех днях, когда "Морская яшма" ходила по китайской линии? Когда мир был молод и совсем не такой, как тот, в котором ему предстоит жить — мир, где на каждом шагу слышен рокот моторов, а по морям не летят больше огромные белые паруса.