Питер же, видя, что его веселье всем ровно кость в горле, решил сменить тактику и заняться покаянием. Показушно бухнулся на колени перед распятием и образом Святого Николая и принялся отбивать бесчисленные поклоны, громко, чтоб всем было отчётливо слышно, шепча слова молитвы.
Михеля, ещё со времён Гюнтера невзлюбившего святош-ханжей, так и подмывало запустить ему в зад сапогом. Прямо руки чесались. Пришлось за пазуху их сунуть да крепко сжать. К тому же под свистящий, бритвой режущий уши шёпот он почему-то едва не заснул. А спать-то ему в эту ночь заповедано.
Питер меж тем так разошёлся, что напрочь отмёл пожелание Йоста: «Чем из себя святошу разыгрывать, пошёл бы лучше Михеля ещё разок осмотрел да пособил бы чем. Теряем ведь работника, притом в самую страду».
Михель, это услышав, решил, что, пожалуй, лучше притвориться крепко спящим. Если Йост всё ж таки уломает Питера заняться всерьёз Михелевой ногой, тревожить его не будут, ведь всем известно: сон — лучший лекарь. Посему Михель смежил веки и приготовился ждать — долго и терпеливо. Этому он хорошо обучился — в засадах и караулах. Заодно надо хорошенько обдумать, что с ноженькой делать, чтоб к утру все поверили, что Михель — инвалид форменный, заслуженный, в суровых боях с большими рыбами покалеченный. Под рукой-то ничегошеньки нет...
Тут же едва не выдал себя, чудом не расхохотавшись. Ведь обувкой в Питера всё ж таки запустили — из самого тёмного угла. Кидальщик оказался косой, к тому же с ручонками явно кривыми: сапог в Питера не попал, зато чуть не смел с переборки иконостас немудрёный. После этого шутить как-то всем расхотелось, и молельщика оставили в покое.
Михелю некстати вспомнился мающийся с похмелья Маркус, которого вырвало прямо в церкви во время святого причастия — и выбежать не успел.
VIII
Армия есть мануфактура великая. Основной продукт — покойнички, побочный — покалеченные. Но калечат там хоть и с увлечением, да всё больше грубо, топорно. Как отсекут руку, ногу, так ведь потом обратно не приставишь. Михелю так, конечно, не подходит.
Натти сказывал — брехал ли, правду ли говорил, — будто у «морских братьев» вроде как попадаются лихие ребятишки, что и на одной ноге горазды управляться. Оно, может, и верно, когда у тебя сотня-другая локтей взад-вперёд по палубе да полёта вправо-влево в придачу. Можно и на протезе везде поспеть. А ежели тебя, как любого порядочного ландскнехта, каждый, почитай, божий денёк заставляют — ать-два, ать-два! — порядочную толику немецких миль за спиной оставлять?
Опять уточним задачу: Михелю такая нога надобна, чтобы, увидев её, китобоев прошибли слёзы жалости к несчастному горемыке. Но ежели понадобится — а Михель нутром чуял, что понадобится, — чтобы смог он при этом легко прыгать, бегать, нападать.
Счастье, что в армии, как и в любой мануфактуре стоящей, имелись мастера различного профиля и звания. Обучат, коли желание имеется.
ВЫЖИВЕТ НЕ СИЛЬНЫЙ
I
Попросился к ним как-то в роту нищий пилигрим, калика перехожий, — старичонка согбенный да сильно увечный. Любая часть в военное время — двор проходной, широко открытый. Большинство напрямую в могилу топают, а кто-то, в поисках лучшей доли, — в следующий такой же двор, в богадельню, монастырь, на паперть и бог ещё ведает куда. Несмотря на нужду жестокую в людях, в преддверии расхода грядущего, капитан заартачился: кой прок в старой развалине? Так этот фокусник, буквально на глазах онемевшей от изумления солдатской братии, обратился внезапно в здорового парнягу, безо всяких следов немощи и хвори!
Пока судили да рядили, кто он — маг-чернокнижник, а то, может, и лазутчик шведский? — враз подобревший капитан ему и мушкет с перевязью из ротной фуры приказал выдать, и серебришком легонько звякнул. Плёвый, конечно, аванс, да и ружьецо, прямо скажем, разболтанное: прежний, упокоившийся хозяин мушкета разве что в качестве сапога его не использовал да в задницу себе не совал. Словно умудрился буквально истолковать старую солдатскую мудрость: оружие, солдат, это и твоя хлебная печь, и давильный пресс, и мясницкий топор с колодой в придачу.
А вообще пусть в ножки капитану поклонится, что ему, сердяге, пику не всучили, а решили мушкетом побаловать, словно вояку бывалого. Капитан, разумеется, не об его удобстве пёкся. Пикинёру, а он новобранца таковым, верно, и записал, двойное жалованье положено. А то, что мушкет такой ему сейчас только как дубину использовать сподручно, так то дело поправимое. Если авансом с капральством поделится, а куда ж он денется, да новообретённым сотоварищам понравится — те его враз всему научат. Вот они уже разом повеселели, берут в кольцо, подтягиваются. Усы хоть смочить в пиве — а на более серьёзный напиток там и не хватит, — на дармовщинку кто ж откажется? Сначала командирам денежки какие-никакие заработай, потом товарищество уважь, а уж затем и о себе думай. Порядок сей от Сотворения мира тянется. Ведь waffenbruder[81] — это тебе не какая-нибудь кровная случайность и прочая слёзная слякоть: с дележом наследства, будь покоен, он тебя никогда не облапошит. Хотя может надуть со всем остальным.