Оставшись в одиночестве, Гюнтер потерянно сел там же, где стоял, и закрыл лицо руками. Пропустить такой удар, да к тому же от первого встречного, вчерашнего попрошайки?!
Подзадержавшийся ради интереса Михель понял, что в таком состоянии Гюнтера лучше не трогать: вмиг наживёшь врага смертельного, опаснейшего. Да и не особо тянуло его утешать. Поделом тебе, ой поделом. Кой чёрт попёр напролом? Рекогносцировочку надо было сначала хитроумную провести. Артподготовочку затем. В самое яблочко ведь Проль проклятый запулил: выживают сейчас не столько даже сильные, сколько умные.
Свержение великого Гюнтера, книгочея-острослова, коего подспудно ожидали, должно было свершиться рано или поздно, но произошло просто, обыденно, неожиданно. А посему вперёд, Михель, вдогон за остальными. Может, и тебе улыбнётся через головы и руки урвать кружечку.
Когда Михель, уже взявшись за полог палатки, которую прямо-таки распирало от гомона, оглянулся, то увидел Гюнтера целеустремлённо шагающим в «цветной» угол огромного армейского стойбища. Туда, где в период запретов начальственных тайно, а по большей части открыто, можно было сторговать девку для разных нужд, да и мальчонку тож. И походка, и сама фигура Гюнтера Михелю шибко не понравились. Ровно зверь хищный на охотничью тропу вышел.
Болтали — негромко, правда, — что Гюнтер шлюх тайком приканчивает. Причём не так, как некоторые пройдохи — чтобы не платить за оказанные «услуги», а ещё до совокупления. Чтобы, значит, не грешили более. Так, может, ЗП — это Загнать Проститутке? Только что? Кинжал, верно. Чем же ещё удобнее работать там, во вместилище порока? А может, он их давит, ровно собака крыс? Чтобы без крови, значит; как его любимчики — инквизиторы[87]. Ежели так дело пойдёт, скоро их можно будет рядышком ставить — Гюнтера и Ганса. Как пару башмаков солдатских — не различишь[88].
«А мне-то какое до всего этого дело?» — пожал плечами Михель уже внутри маркитантской палатки.
Решение своё подставить грудь под солдатскую лямку, или, по мнению многих, просто сунуть голову в петлю, Поль-Проль объявил кратко:
— Нищих многовато развелось. Нонеча богоугодным делом никак не прокормиться стало.
ЗП, как и предполагал Михель, оказался Занудливым Попом. Меткий глаз Проля сразу выделил основу Гюнтеровой натуры.
Самое же смешное: ЗП к Гюнтеру так и не прилипло. Отвалилось как замерзшая коровья лепёшка от стены хлева, шлепнутая нерадивой рукой. А вот шустрого новобранца через день-другой только Пролем и окликали. Сначала невнятно, вроде как буквы спутали, затем всё громче и чётче. Главное ведь, что сам хозяин на кличку не обижался. Причём никто ведь и объяснить толком не мог, что именно подразумевал Гюнтер.
Поспел Михель как раз вовремя: и выпивкой разжился, и Проля послушал.
— Вы ещё не видели, как слепые со зрячими лихо расправляются! Они ведь, как правило, командами держатся. Особенно бывшие головорезы, разного рода «братишки лесные». Привыкли уже шайками промышлять.
— Ну, этому народцу прямая дорога на дерево висельников, — ввернул кто-то.
— Не всегда, далеко не всегда. Уж больно скользки, увёртливы. Вроде и виноваты, а до смерти проступок не дотягивает. Знаете ведь, есть некоторые шутники профосова племени — ни за что просто так не отпустит, коли в лапы ему угодил.
Больная тема вызвала оживлённый обмен репликами.
— Знавал одного упыря. Он пока пару людишек с утреца не вздёрнёт поближе к солнышку, для аппетита, — за стол не садится.
— Он, сволочь, мне пальцы в тиски сует, а сам в ухо шепчет: признайся, мол, по-хорошему. Всё равно будем мучить, пока язык не развяжется. Лучше сам себя оговори. И такой у него, прости господи, смрад из пасти пышет, что я действительно едва не сознался в грехах настоящих и мнимых!
— Что попусту языки трепать: каждому подобные изверги ведомы. Им бы только солдатской кровушки досыта похлебать.
— Не столь солдатской, сколь мужицкой...
— Что ещё за защитник мужланов такой завёлся в честной компании?!
— Заткнитесь оба, ради Христа! Ваши речи нам давно ведомы-переведомы. Хотца вот новенького человечка послухать.
— Так вот, — степенно продолжил Проль, выждав, пока все глаза вновь обратились к нему, — когда вроде и виноваты и до смерти повинность не дотягивает... Ослепляют тогда всех, кроме одного, а тому единственному «счастливчику» только руки да ноги отсекают. Причём выбирают самого крупнотелого, костистого. Он теперь как бы глазами общими становится на всю шайку-лейку, а остальные — его ногами. Таскают, в общем, своего поводыря, кормят, ну и так далее. Так вот, перво-наперво, через день-другой они обрубка своего бросают. Где-нибудь на дороге, подальше от селения, чтобы не заставили подобрать. И топают уже самостоятельно, руководствуясь слухом да на ощупь. И ещё, конечно, по запаху. Города, селения, лагеря воинские легко можно обнаружить хоть во тьме кромешной — по запаху особому несусветному. Слыхивал я, недавно Лейпцигский высокий магистрат указ чудной издал: разломать, к чертям, без остатка все свинарники и хлева в центре города и вынести их хотя бы на окраины. Не знаю, что у них там выйдет, ну так ведь это ж только один город.
87
«Чтобы без крови, значит; как его любимчики — инквизиторы» — инквизиция часто требовала казнить еретиков «без пролития крови», что, как правило, означало сожжение на костре.
88
«Пару башмаков солдатских — не различишь» — обувь того времени шилась одинаковой, без различия на правую и левую, поэтому даже в солдатском уставе рекомендовалось через день менять башмаки с ноги на ногу.