— А сам попробуй-ка! Натяни повязку тугую на буркалы да попробуй пошляйся по лагерю хотя бы часок, — неожиданно вступился за своих недругов Проль, но к прерванному рассказу всё ж таки вернулся.
— Был там у них один верзила. Явно вожак этой стаи... Ну да верно: его ж первым допустили к лакомству. И пистолет — у него. Кстати, у него окромя глаз ещё и ноздри напрочь отсутствовали. То ли вместе с глазами выдраны были, то ли перелой[97] ему пособил. Но он почему-то больше на обоняние, нежели чем на слух налегал. Как развернёт ко мне свои дырки в кости — аж мороз по коже! А когда рот раскрыл, мне ещё хуже стало. Гнусаво так в мою сторону говорит, ласково и одновременно жутко: «Ну, отзовись же, кто здесь таится. Отзовись! Ничего плохого не сделаем. Мы только хотим убедиться, что это не дьявол нас по полю кружит. Пособи нам. Ты ж нас больше перепугал...» «Ага, и башмаки у тебя прохудились. Страсть как хочется мои, свиной кожи, натянуть на свою грязную лапищу», — чуть было не брякнул я ему в ответ. Но смолчал, разумеется, и пистолет он опустил. И долго ещё чего-то там плёл про свою доброту, но я уже не слушал: попытался было девку использовать, вернее, не саму девку, а её ноги...
Да совсем не то, что вы разом вообразили, кобели! — раздражённо пресёк незамедлительно и неизбежно последовавшие смешки Проль, сам, видимо, уже захваченный собственным повествованием и заново переживавший эту весьма для него непростую историю. — Сначала дослушайте, потом смейтесь. Короче, когда она делала шажок, ступал и я. Не след в след, разумеется, но в одно и то же время. Однако ж недалеко сей моей хитрости хватило: безносый вдруг что-то гортанно крикнул, подавая сигнал, и вся эта орава кинулась в моём направлении. Причём он им на бегу ещё успел проорать, что если наткнутся на что-нибудь подозрительное, пусть незамедлительно сообщают прочим. Один побирушка промчался от меня на расстоянии вытянутой руки. Бог миловал — он левшой оказался. Кабы в правой у него была та дубинка, коей он на бегу восьмёрки выписывал, — точно б зацепил меня. Тут уж мой черёд пришёл вибрировать. Ни до, ни после никогда так не боялся. Погибнуть от рук увечных, кажущихся такими беспомощными, может даже смешными, людишек! В этом что-то нереальное, даже позорное было. Как вот если бы от змеиных жал или вороньих клювов помереть. А тут ещё вспомнил я некстати, как мне говорили, что, дескать, смертельно напуганный человек запах особый выделяет — как бы субстанцию ужаса.
— Хорошо, собачки при них не было, — задумчиво протянул Пшеничный — первый в роте вор, прозванный так за цвет волос. (Он явно пролез в их компанию с известной целью, да так заслушался, что про чужие кошельки напрочь забыл. Пару недель спустя взбешённые ландскнехты его через пики таки прогнали.) — А то б верный конец тебе пришёл.
— Само собой, — поддержал дружка Стремянной, получивший кличку известно за что — за то, что постоянно на стрёме при Пшеничном. — Счас многие слепые с собачками бродят. Оно ведь гораздо дешевле поводырей обходится: псина вина не просит, подаяние не крадёт, да и на кормах экономия.
Михель туды-сюды головешкой дёрнул, да кошель, хоть и пустёхонький, ладошкой к бедру притиснул. На всякий случай.
— Иной раз и сама зайчика в зубах приволокёт, али ещё какую зверушку...
— Видел одного пуделя, так он, подлец, был на колбасу натаскан. Из лавочек мясных, в трактирах со столов, даже с жаровень прямо тырил. И всегда исправно приносил: сам не сжирал, а ждал честно, сколько ему отвалят. Одно слово — аристократический пёс.
— Заткнитесь вы, — неожиданно окрысился Ганс, выразительно постучав по лбу. — Тож мне, умники выискались! Собака бы его попросту глазами узрела. Дайте лучше человека дослушать.
Ганс, как никогда внимательно слушая и сопереживая, параллельно вспомнил одну из своих шуточек. О том, как он точно так же, встретив группу слепых без поводыря и собаки, сумел пристроиться в хвост гуськом бредущих, и ни слух, ни обоняние несчастным не помогли. Вырезал втихомолку одного за другим, подлаживаясь под их шаг и переступая через ещё тёплые тела. Особенно понравилось перехватывать руку, ведь слепые шли, положа руки друг другу на плечи так, чтобы впереди идущий ни о чём не догадался. Сколько их там было, дай бог памяти? Уж никак не меньше пяти, пожалуй. А соль незамысловатой шутки заключалась в том, что первого в цепочке Ганс пощадил и отстал потом незаметно. Вот смеху-то, верно, было, когда вожак обнаружил, что где-то растерял свою паству. Вот так с ними и надобно поступать! А то Проль вон, ишь, растерялся. Меня с ним рядом не было!