— Открывай заседание! — возглашает презус.
Военный суд после этого открывается, и офицеры и нижние чины становятся вокруг без различия. Арестанты приводятся туда в сопровождении экзекутора суда, солдатского капитана, имеющего обнаженную саблю, и ставятся в конце стола, по левую сторону адвоката. Члены суда клянутся исполнять долг свой беспристрастно, и в случае какого-нибудь сомнения, обратить его в пользу подсудимых, после чего садятся на свои места и надевают шляпы.
Потом адвокат произносит ту же клятву и читает повеление, назначающее военный суд. Вслед затем приступают к допросу подсудимого; ежели он запутывает себя, суд останавливает его и ласково замечает: «Нам не надобно, чтобы ты взводил на себя обвинения; нам надобно знать только то, что другие представят в твое обвинение». Подсудимых облегчают во всем по возможности; но когда защита их кончится, все посторонние оставляют заседание; двери запираются; ответные пункты, записываемые адвокатом, читаются со вниманием и взвешивается вероятность, какую заслуживают свидетели, по окончании чего презус делает вопрос: «Согласны или не согласны?» — начиная с младших членов.
Когда все дадут ответы и если семеро согласны с решением, а шесть против него, то оно признается действительным. За тем следует вопрос — если преступление состоит в побеге, возмущении или в другом каком-нибудь важном нарушении законов: «Сечение или смерть? « Голоса отбираются таким же порядком: ежели большинство определяет смерть, адвокат пишет определение, и оно подписывается всеми членами по старшинству, начиная с презуса и оканчивая адвокатом.
Тогда суд опять открывают; подсудимых приводят туда, и водворяется торжественное и глубокое молчание. Члены, все в шляпах, сидят по-прежнему; остальные присутствующие и зрители, кроме экзекутора суда, не надевают шляп. Когда адвокат прочитает приговор, презус приказывает экзекутору суда принять арестантов на свое попечение и смотреть за ними до исполнения приговора. Около трех часов пополудни, один из арестантов просил сказать мне, что он хочет о многом поговорить со мной. Я пошел за солдатским капитаном в закрытую кругом каюту, в констапельской, где содержались подсудимые с цепями на ногах. Цепи эти состоят из длинного прута и пары скоб такой величины, чтобы свободно могли обхватить ногу повыше косточки; каждая из них раскрывается пополам на петле и имеет на обоих концах ушки, в которые продевается прут и замыкается висячим замком. Я нашел обоих бедняков, сидящих на зарядном ящике. Маленькие чемоданы их лежали перед ними нетронутые; один из них горько плакал; но другой, по имени Стрендж, обладал большим присутствием духа, хотя, очевидно, был глубоко потрясен. Человек этот получил в юности весьма хорошее образование; но, усвоив буйное поведение, попал в какую-то беду, и чтоб избавиться строгого наказания, убежал от родных своих и вступил на военное судно. Тут, в минуты свободные от службы, он уделял время на чтение и размышление; делался по временам пасмурен, отстранялся от товарищей своих, не принимал участия в их развлечениях и весьма немудрено, что эта самая наклонность характера была поводом к возмутительным поступкам, за которые он был тогда осужден.
Он извинялся в принятой им смелости и сказал, что не будет долго удерживать меня.
— Вы видите, сударь, — сказал он, — что бедный товарищ мой почти вне себя от ужаса своего положения, и я этому не удивляюсь. Он совсем не похож на грубых преступников, подвергающихся казни на берегу; ни один из нас не боится умереть; но такая смерть, как эта, г. Мильдмей — быть повешену подобно собаке и служить срамом и укоризной нашим друзьям и родственникам, — вот что терзает сердца наши! Поэтому самому, дабы не поразить чувств моей бедной матери, я послал за вами. Видя, как вы кинулись за борт для спасения утопавшего, я думал, что вы не откажетесь сделать доброе дело и для другого несчастного матроса. Я сделал завещание и избрал вас исполнителем его. Я предоставил вам получить все мое жалование и призовые деньги, которые прошу вас отдать моей матери; вы отыщете ее по этому адресу. Я делаю это для того, чтобы она никогда не могла узнать историю моей смерти. Вы можете сказать ей, что я умер для блага моего отечества, и это весьма справедливо, ибо я признаю справедливость моего приговора и необходимость строгого наказания, для примера другим. Одиннадцать лет как я не видал Англии, служа все это время верою и правдою, и никогда не делал противного моему долгу, кроме одного теперешнего раза. Мне кажется, если бы добрый король наш узнал печальную историю моей жизни, он оказал бы мне милосердие, но да будет воля Божья! Я желаю теперь только одного: чтоб мы настигли неприятельский флот, и чтоб я мог умереть так, как я жил, защищая мое отечество. Но я задержал вас слишком долго. Бог благословит вас, сударь; не забудьте бедную мою мать; а меня, вы, наверное, увидите завтра поутру на баке.
Роковое утро наступило. Было восемь часов. Выпалила пушка, и сигнал для казни поднялся на вершине нашей мачты. Бедняки издали глубокий стон и воскликнули: «Боже, спаси и помилуй нас — земное наше поприще и заботы почти уже кончились! « Солдатский капитан пришел к ним, приказал отомкнуть замки, снять долой цепи и солдатским часовым вести арестантов на шканцы.
Здесь произошла тогда торжественная сцена, которую я почти не в состоянии описать… День был ясный и тихий; брам-реи поставлены были козлом на всех судах; флаги развевались; все команды, одетые в белые панталоны и синие курточки, подобно пчелам, роями висе ли на вантах и других снастях со стороны, обращенной к нашему кораблю; стража из морских солдат в ружье поставлена была на прочих судах по обеим сторонам шкафутов; но на нашем она была на шканцах. Две шлюпки с каждого корабля держались на веслах у нашего борта; на них находилось по лейтенанту и унтер-офицерский караул с примкнутыми штыками. Все люди вызваны были наверх пронзительным свистом дудок шкипера и урядников, с передачей на низ каждым команды: «Пошел все наверх, быть при наказании!»