"Нет, - подумал он, - надо припомнить все, как было. Я приступил к третьей перепелке, отломил ей лапку, отправил в рот и... ну да! и подумал: какие нежные кости. Что же это означает? Нежные кости... Их нежные кости... Точно!
Их нежные кости всосала грязь..."
Теперь он ясно вспомнил. Это было знаменитое стихотворение о революционном терроре. В юности оно ему беспредельно нравилось своим непонятным (тогда казалось - понятным!) могучим пафосом готовности идти сквозь любую кровь и грязь во имя высокой революционной цели.
- Сергей Тимурович, вы меня слышите?! - услышал Сергей сквозь пелену раздумья и, вздрогнув, опомнился.
- Да!
- ...Скажите, чем объяснить, что среди кавказцев столько интересных мужчин? - спросила жена летчика и посмотрела на геолога.
- Не знаю, - ответил тот, ковыряясь в зубах спичкой, и, усмехнувшись, добавил: - Один наш старый писатель сказал, что это признак вырождения нации.
- Значит, нация, в которой мало красивых мужчин, {298} расцветает? спросила она, бросив иронический взгляд на мужа, хотя муж ее выглядел вполне прилично.
- Не знаю, - холодно ответил геолог, показывая, что не собирается никаким образом впутываться в ее отношения с мужем.
- А вы как историк что нам скажете? - обратилась она к Сергею.
Ничего не замечая вокруг, Сергей смотрел на огонь, думая о чем-то своем. Жена слегка толкнула его в бок, одновременно отвечая на улыбки компании улыбкой, призывающей к легкому снисхождению по отношению к странностям этого человека. Ведь вот она ничего, привыкла к этим странностям, живет.
- Сергей Тимурович, вы меня слышите? - услышал он вновь голос жены летчика.
- Откуда я знаю, - ответил Сергей, едва сдерживая вспышку бешенства. Как и все люди, склонные отдаваться работе воображения, он не любил, когда его возвращали к действительности.
Да и как ответишь на этот вопрос, где статистика? Впрочем, и без статистики это видно. Просто яркость черт, свойственная южным народам, придает им мужественный вид, а мужественный вид - это уже почти вся красота мужчины. И наоборот, яркость черт делает женщин-южанок менее привлекательными, если они, эти черты, недостаточно пропорциональны.
- Оставим мужчин, мы не древние греки, - сказал старик Сундарев, лучше выпьем за женщин...
- А что вы делали в Индии? - спросил Сергей у старика Сундарева.
- Что я делал? - повторил тот, задумавшись. - Я был молод, богат, изучал искусства Востока...
- И его бардаки, - вставил Андрей Таркилов, который время от времени подшучивал над стариком. Все, кроме старика, рассмеялись.
- Если хочешь, и бардаки, - отвечал старик, ничуть не смущаясь.
- Пошли, девочки, - сказала жена Володи, вставая, - сколько я знаю Николая Николаевича, он все про одно и то же...
- Мама, я останусь, - крикнула младшая, - я знаю, цто такое бардак - это беспорядок!
Тут уж все расхохотались, улыбнулся и старик Сундарев.
- Правда, дядя Сережа? - обратилась девочка к Сергею. {299}
- Точно, - ответил Сергей, - но тебе все-таки пора спать.
- Нет, я останусь, - упрямо топнула ногой девочка.
- А ну, цыц! - крикнул Володя с той ненапускной строгостью, с которой любящие выпить родители останавливают детские шалости, когда эти шалости грозят испортить застолье.
- Спокойной ночи, - сказали девочки дружно, и маленькая, с неохотой оторвавшись от уюта костра, тут же стала создавать новый уют возле мамы. Она почти волочилась, тыкаясь головой под мышку матери и все обнимая ее другой, соскальзывающей рукой. Смолк гравий под их ногами, стукнула калитка, и они исчезли в темноте.
Стало тихо. Все молчали в ожидании рассказа старика.
- В одном из александрийских заведений, - начал он, - я влюбился так, как никогда в жизни не влюблялся...
Старик опять замолчал и затянулся сигаретой, озарившей его лицо и прямые голые плечи.
- Теплоход, - сказал геолог, и все посмотрели на море. В темноте в сторону пристани двигалась огромная гроздь огней.
- "Адмирал Нахимов", - уточнил Володя и разлил коньяк.
- Нет, это слишком горестная история, - сказал старик Сундарев, отпив свой коньяк, - лучше пойдемте смотреть картины к доктору... У него целая галерея, там и мои работы...
Кто-то сказал, что уже, наверное, поздно идти к доктору, но тут старик Сундарев заупрямился и сказал, что для него никогда не поздно.
Володя вытащил из моря и принес мокрый, отражающий блики костра арбуз. Каким-то неуловимым для Сергея способом он его так разрезал, что арбуз распахнулся, как огромный тропический цветок. Сергей подумал, что в жизни есть множество мелких вещей, которые украшают ее и которые Сергей почти никогда не узнает.
Далекий прожекторный луч, скользнув по воде, пошел берегом и вдруг остановился на компании. Геолог из Тбилиси протянул ломоть арбуза к прожектору и сказал:
- На, держи, дорогой!
Все рассмеялись, а луч заскользил дальше, словно устыдившись своего чрезмерного любопытства.
Выпили по последней. Володя загасил огонь, засыпал угли песком, сложил в ведро все, что осталось от еды и питья, и отправился к себе домой. {300}
Огромная красная, словно еще слабо раскаленная лупа вышла из-за гор, размазав по воде червонную дорожку.
Все прошли на участок старика Сундарева и поднялись по лестнице на второй этаж к парадному входу. Приход их был замечен доктором, и он, приоткрыв закрытую на цепочку дверь и признав Сундарева, некоторое время не открывал дверь, все удивляясь, что они так поздно пришли смотреть картины.
- А эти кто? - бесцеремонно спросил он, показывая на компанию. Тут старик Сундарев довольно сердито ему объяснил, что это его друзья.
Наконец хозяин дома зажег свет в передней и открыл дверь. Маленький щуплый человек в пижаме стоял в дверях, пропуская их вперед с таким видом, словно кто-то, не известный никому человек, мог пройти сюда под видом одного из друзей Сундарева.
Лай собачонок доносился из-за дверей комнат. Оттуда же донесся дребезжащий голос хозяйки, предлагающей всем разуться. Все разулись, вернее, скинули босоножки. Все, кроме старика Сундарева, который и так был босой.
Вошли в большую комнату, ярко освещенную люстрой. Полы, видно, были недавно натерты, потому что стоять на них было прохладно.
Стены комнаты были увешаны картинами довольно известных на Кавказе художников, малоизвестных и вовсе никому не известных. Хозяин вкратце рассказывал историю некоторых картин.
Почти все картины, особенно сундаревские, показались Сергею талантливыми, и он оттого, что не ожидал ничего стоящего, обрадовался, да и, находясь под хмельком, преувеличивал свои впечатления. К тому же он почувствовал симпатию к этому маленькому доктору в пижамке, который множество лет подряд скупал картины бедных художников и тем самым помогал им, то есть становился в глазах Сергея человеком идейным, а не просто зашибателем денег.
И оттого, что он о докторе раньше плохо думал, Сергей, чувствуя свою вину перед ним, хотел как-нибудь загладить ее, и, когда доктор очутился рядом, Сергей, кивнув на миниатюру, висевшую поблизости (заметить и не обидеть самого маленького), спросил:
- А это чья работа?
- Это так, мазня, - кивнул доктор небрежно и пошел дальше.
Тут Сергей не на шутку обиделся на доктора и стал {301} вглядываться в миниатюру, ища в ней тайные признаки талантливости, и почему-то не находя их, и от этого еще больше сердясь на доктора.
Он оглядел комнату и увидел доктора вместе со стариком Сундаревым стоящим в углу и объясняющим какую-то картину. У жены Сергея и у жены летчика был тот глубокомысленно-доброжелательный вид, какой бывает у женщин, когда им объясняют что-то непонятное и ненужное им, а они делают вид, что это им понятно и важно.
Тут Сергей заметил стоящего посреди комнаты Андрея Таркилова, и что-то необъяснимое в его длиннорукой широкоплечей фигуре его привлекло. В его позе чувствовалась какая-то ироническая громоздкость, как если бы он стоял на полу, а вокруг него лежали яйца, которые он мог раздавить неосторожным движением. Его поза выражала шутливое обещание не делать этого неосторожного движения. Сергей подошел к нему.