Вид у него был ужасен. И сэр Джон отступил. Но сэр Оливер тотчас же овладел собой. Он повернулся к Розамунде. – Простите меня, – взмолился он, – я сошел с ума, сошел с ума от беспокойства. Я не любил вашего брата, это верно. Но как я поклялся вам, так я и поступил. Я принимал от него удары и улыбался. Не далее как вчера он оскорбил меня публично – он ударил меня по лицу своим кнутом – след еще виден. Тот, кто скажет, что я не хотел его за это убить, лжец и лицемер. Но мысль о вас, Розамунда, мысль, что он ваш брат была достаточной, чтоб убить во мне гнев. И теперь, когда какой-то ужасный случай привел к его смерти, наградой мне за все мое терпение, за все мои мысли о вас, является обвинение меня в убийстве, – и вы этому верите. – У нее нет выбора, – вставил Киллигрю. – Сэр Джон, – воскликнул он, – про вас не вмешиваться. То, что вы этому поверили, доказывает, что вы безумец, а совет безумца это плохой материал, из которого нельзя строить. Представьте себе, что я желал бы получить удовлетворение за нанесенную мне обиду. Неужели вы так мало знаете людей и тем более меня, неужели вы думаете, что я обделал бы это таким тайным способом, чтоб накинуть себе на шею петлю палача? Недурная месть. Разве так я поступил с вами, сэр Джон, когда вы позволили себе слишком много болтать, в чем вы сами признались? Вы ведь более сильный противник, чем был бедняга Питер Годольфин, но все же я, ища удовлетворения, пошел прямо и мужественно к вам. Вы хорошо знаете, как я владею оружием. Разве я не поступил бы точно так же с Питером, если бы мне нужна была его жизнь? Разве я не сделал бы это тем же открытым способом, не мог бы убить его в свое удовольствие, без риска и без упреков? Сэр Джон задумался. Здесь была ясная и твердая, как лед, логика – а дворянин из Арвенака не был глупцом. Но пока он стоял, нахмурившись, слушая эту длинную тираду, Розамунда ответила сэру Оливеру. – Итак, вы говорите, что вас никто бы не упрекнул?
Он обернулся к ней и смутился, он понял, о чем она думает. – Вы думаете, – тихо и мягко сказал он, – что я так низок, что мог бы совершить тайно то, что из-за вас не решился бы совершить открыто? Вы это думаете, Розамунда? Я горю за вас от стыда – как вы можете думать так о том, кого, как вы говорили, любили. Холодность ее исчезла. Под ударом его горьких и гневных слов ее собственный гнев возрос. – Вы подлый обманщик, – воскликнула она. – Есть люди, которые слышали, как вы обещали его убить. Мне передавали ваши собственные слова. И оттуда, где его нашли, следы крови по снегу вели прямо к вашей двери. Вы все еще будете лгать! – Следы крови… – бессмысленно пробормотал он. – О, отвечайте на это, – вмешался сэр Джон, при этом напоминании пробудившийся от своих сомнений. Сэр Оливер снова повернулся к Киллигрю. Слова этого дворянина придали ему мужество, которого лишили его слова Розамунды. С мужчиной он мог сражаться, с мужчиной не надо было обдумывать свои слова. – Я не могу ответить на это, – сказал он твердо. – Раз вы говорите, что это так, значит, так оно и есть. Но что это доказывает? Разве это дает право женщине, которая любила меня, считать меня убийцей и даже хуже? Он замолчал и снова посмотрел на нее – в его глазах было море упреков. Она упала на стул, вся дрожа, пальцы ее сплетались и расплетались, а лицо было маской невыразимого страдания. – Не объясните ли вы, что это доказывает? – сказал сэр Джон, и в голосе его слышалось колебание. Сэр Оливер уловил это, и у него вырвалось рыдание. – Милосердный боже, – воскликнул он, – в вашем голосе слышно колебание, а у нее его нет. Вы когда-то были моим врагом, и все-таки сомневаетесь в том, я ли это совершил. Но она, она, которая любила меня, она ни в чем не сомневается. – Сэр Оливер, – ответила она ему, – то, что вы совершили, убило меня. Но, принимая во внимание все то, что побудило вас совершить этот поступок, я думаю, что могла бы вас простить, но стать вашей женой я не смогу. Я могла бы вам простить, если б не та низость, с которой вы все отрицаете.
Он посмотрел на нее, смертельно бледный, потом повернулся и пошел к двери, Там он остановился. – Я понимаю вас, – сказал он, – вы хотите, чтоб меня судили за этот проступок. – Он засмеялся. – Кто будет обвинять меня перед законом. Вы, сэр Джон? – Если миссис Розамунда пожелает этого, буду я, – ответил сэр Джон. – Пусть так. Но не считаете же вы меня таким человеком, который даст себя послать на виселицу по тем слабым уликам, которые удовлетворяют эту леди. Если обвинитель будет опираться на следы крови, ведущие к моей двери, и на то, что я, разгневанный, сказал вчера несколько слов, то я не позволю судить себя. Нет, спор должен быть разрешен в бою с моим обвинителем. Это мое право, и я его использую. – Я сама буду обвинять вас, – послышался глухой голос Розамунды, – и если вы хотите, то можете доказать на мне свою правоту и зарезать меня, как зарезали его. – Да простит вас бог, Розамунда, – сказал сэр Оливер и вышел. Когда он вернулся домой, в его сердце был ад. Он не знал, что ждет его в будущем, но его злоба против Розамунды была так велика, что в его сердце не было места отчаянию. Им не удастся повесить его. Он будет отбиваться руками и ногами, и все же Лайонель не должен пострадать. Он позаботится об этом. Мысль о Лайонеле немного изменила его настроение. Как легко было ему разбить их обвинение, как легко было ему заставить ее на коленях умолять его о прощении. Он мог сделать это одним словом, но он не сделает этого, так как это слово погубило бы его брата. В тихие ночные часы, когда он лежал без сна и спокойнее смотрел на вещи, его настроение несколько переменилось. Он перебрал в уме все улики, которые привели ее к этому заключению, и принужден был признаться, что она была не так виновата. Если она была неправа по отношению к нему, то и он был неправ по отношению к ней. Годами она выслушивала все то, что говорили о нем его враги, а своим высокомерием он приобрел их не мало. Она ни на что не обращала внимания, потому что любила его. По этой причине отношения ее с братом стали натянутыми, и теперь все это сломило ее. Тяжелый крест выпал ему на долю. Но из-за Лайонеля он должен был с твердостью нести его. Он не должен жертвовать Лайонелем из-за своего эгоизма. Он был бы низким человеком, если хоть на минуту задумался бы над таким выходом. Но если он и не помышлял об этом, то это делал Лайонель, и все эти дни были для него полны ужаса, ужаса, который не давал ему уснуть и так измучил его, что на второй день после этого ужасного происшествия, он выглядел как привидение, глаза его впали, и он весь исхудал. Сэр Оливер уговаривал его и старался его ободрить. Кроме того, в этот день случилось еще нечто другое, что увеличило ужас. Судьям в Труро было заявлено об убийстве, и о том, кто обвиняется, но они категорически отказались принять участие в этом деле. Одним из судей был тот самый мастер Антони Бэн, свидетель нанесенного сэру Оливеру оскорбления. Он заявил, что то, что случилось с мастером Годольфином, было им вполне заслужено, что совесть честного человека ни за что не позволит ему дать констеблю предписание об аресте. Сэр Оливер узнал об этом от другого свидетеля, священника, который сам вытерпел много грубостей от Годольфина и всецело был согласен с мнением судьи. Сэр Оливер поблагодарил их, но заявил, что он не виноват, несмотря на то, что все свидетельствует против него. Но когда два дня спустя сэр Оливер узнал, что вся окрестная местность возмущена мастером Бэном из-за его отношения к этому делу, то он заехал за священником и отправился с ним в дом судьи в Труро. – Мастер Бэн, – сказал он, когда они втроем заперлись в библиотеке этого джентльмена; – я слышал ваше справедливое и доблестное суждение и приехал поблагодарить вас и выразить свое восхищение вашим мужеством. Мастер Бэн степенно поклонился. – Но так как я не хочу, чтоб ваш поступок имел неприятные последствия, то я пришел заявить, что вы поступили даже более правильно, чем сами считаете, и что я не убийца. – Вы не убийца? – удивленно воскликнул мастер Бэн. – О, уверяю вас, перед вами я не стал бы скрывать. У меня есть доказательства, и я пришел представить их вам сейчас, пока это еще возможно. Я не хочу, чтоб это стало всеобщим достоянием, мастер Бэн, но я попрошу вас составить нужный документ, который сможет удовлетворить в будущем суд, если делу будет дан ход, что легко может произойти. Одной из главных улик против меня – даже самой главной – является то, что от тела Годольфина до моей двери шли кровавые следы. Oбa слушателя казались сильно заинтересованы. Священник смотрел на него, не мигая. – Из этого логическим выводом является то, что убийца должен был быть ранен при столкновении. Так как это не могла быть кровь жертвы, следовательно это должна быть кровь убийцы. Что убийца был ранен, это нам известно, так как шпага Годольфина была в крови. Теперь вы, мастер Бэн, и вы, сэр Андрью, будьте свидетелями, что на моем теле нет ни малейшей царапины. Я предстану перед вами таким же нагим, как в первый момент появления своего на свет, и вы сами убедитесь в этом. После этого я попрошу вас, мастер Бэн, составить документ, о котором я упоминал. – И говоря это, он снял свой камзол. – Но так как я не хочу дать удовлетворение тем