Глава VI
Джеспер Лей
Если в замке Годольфин это Рождество было печальным, то не менее печальным было оно и в Пенарроу.
Сэр Оливер был все время молчалив и расстроен и сидел целыми часами, глядя в огонь и вновь и вновь вспоминая свое свидание с Розамундой. Он то негодовал на нее, что она так слепо поверила в его вину, то начинал прощать ее, потому что улики против него были так сильны.
Его сводный брат тихо бродил по дому, стараясь сделаться незаметным и не решаясь нарушить одиночество сэра Оливера. Ему было хорошо известно, что произошло в замке Годольфин, он знал, что Розамунда отказала навсегда сэру Оливеру, и у него болела душа, что он взвалил на плечи брата ту тяжесть, которую должен был нести сам. Все это так мучило его, что он как-то вечером заговорил об этом.
– Нолл, – сказал он, стоя за стулом брата в полутемной комнате и положив руку брату на плечо, – не лучше ли будет сказать всю правду?
Сэр Оливер нахмурившись взглянул на него. – Ты сошел с ума! – сказал он. – Правда приведет к тому, что тебя повесят, Лаль.
– Может быть, и нет – во всяком случае ваши страдания хуже, чем повешение. Я каждый час всю эту неделю следил за вами и знаю, что мучает вас. Это несправедливо. Лучше было бы нам сказать всю правду, – настаивал он.
Сэр Оливер грустно усмехнулся. Он протянул руку и взял руку брата.
– Благородно с вашей стороны предлагать это, Лаль.
– Наполовину не так благородно, как то, что вы страдаете за мой поступок.
Сэр Оливер нетерпеливо пожал плечами. Он отвел глаза от Лайонеля и снова стал смотреть в огонь.
– Помимо того, я в любой момент могу сбросить с себя эту тяжесть – это сознание помогает переносить испытание.
Он проговорил это резким, циничным тоном, и Лайонель весь похолодел при этих словах. Он несколько времени простоял молча, обдумывая их и стараясь разгадать. Он решил просто попросить у брата разъяснения – но у него не хватало мужества. Он боялся, что сэр Оливер подтвердит то, что он сам думает. Несколько дней после этого в голове его вертелась эта фраза: «Я в любой момент могу сбросить эту тяжесть». Очевидно, сэр Оливер под этим подразумевал, что при желании легко может оправдаться. Он не представлял себе, что сэр Оливер заговорит. Но тяжесть эта может стать ему не по силам, он может начать слишком тосковать по Розамунде; горе при мысли, что она считает его убийцей брата, слишком невыносимо.
Лайонель дрожал при одной мысли о том, какие это может иметь последствия для него. Он сознавал, что его предложение открыть всю правду было неискренним – оно вырвалось просто под влиянием минуты; если б брат признал это предложение, ему пришлось бы горько раскаиваться.
Лайонель старался уверить себя в том, что его брат был сильным человеком, никогда не теряющим власть над собой. Но есть предел тому, что может вынести человек, как бы силен он ни был. Если это будет так, то что ждет его? Ответом на это была картина, которую он не имел сил себе представить. Опасность была теперь больше, чем если б он сразу признался. То, что он тогда мог рассказать, заслужило бы некоторое внимание, так как он был человеком незапятнанной репутации, и слово его имело вес. Но теперь никто ему не поверит. Из его молчания и из того, что он допустил, чтоб несправедливо обвинили его брата, сделают вывод, что он труслив и бесчестен, и, значит, нет оправдания его поступку. Не только его безусловно осудят, но суд будет позорный – все честные люди станут презирать его, и ни одна слеза не прольется о бесчестном человеке.
Он пришел к ужасному заключению, что, желая спасти себя, он запутался еще больше. Если Оливер заговорит, то он пропал. И он снова вернулся к вопросу: какая гарантия у него в том, что Оливер не заговорит?
Боязнь эта стала мучить его день и ночь, и, несмотря на то, что лихорадка у него прошла и рана его совсем зажила, он оставался бледным и тощим. Войдя как-то днем в столовую, которая была любимым убежищем сэра Оливера в доме в Пенарроу, Лайонель застал своего брата сидящим в размышлении, оперев локти на колени, положив подбородок на ладони и глядя в огонь.